Перед глазами все плывет, кружится голова. Вертолеты и пыль постепенно растворяются в воздухе. Я кладу автомат на землю и скидываю бронежилет. Пот течет, смывая грязь, по рукам Албица, по лицу Рики, донимает Кермита, Джефа и… кого там еще? Мое колено вопит громче тех женщин. Прерывистое дыхание сотрясает ребра. А я все бегу, бегу, бегу, стараясь отсечь в голове «тогда» от «сейчас».
Транспортный самолет С-130 «Геркулес» приземлился в Киркуке перед самым наступлением темноты. На исходе долгого утомительного дня к трапу подъехали два грузовых пикапа марки «тойота-хайлюкс», за рулем которых сидели усталые ребята — мы приехали их сменить. По правде говоря, они были бы рады встретить нас в любое время суток, даже среди ночи, поскольку наше прибытие означало, что они могут лететь домой. Лететь к женам, детям, сексу, выпивке и возможности долго спать по утрам. Туда, где в тебя никто не стреляет. Туда, откуда мы только что прибыли.
Наша передовая оперативная база (ПОБ) окружена стеной, поэтому тут можно водить маленькие «хайлюксы» с механической коробкой передач, не опасаясь, что кто-то попытается тебя убить. Этот клочок чужой земли напоминает о доме — ведь дома мы привыкли садиться за руль каждый день. Садишься в пикап и едешь себе спокойно с нормальной скоростью по правой стороне дороги, и никто в тебя не стреляет. Живи и радуйся!
Свалив в кузова пикапов мешки со снаряжением, мы подъехали к ангару, стоящему с западной стороны от взлетной полосы. Этому сооружению высотой в три этажа, когда-то использовавшемуся для иных целей, суждено было стать нашим домом до конца командировки. Через приоткрытые взрывостойкие ворота ангара, изготовленные во Франции, мы вошли в просторное помещение, защищенное от атак с воздуха бетонным арочным перекрытием 60-сантиметровой толщины.
Внутри находились два алюминиевых прицепа, отделанные клееной фанерой офисные помещения, стол оперативных дежурных, а также пара палаток, в которых хранилось пыльное оборудование. Словом, все наше хозяйство, укрытое от налетов бетонным сводом.
Ночью я лежал на койке в новом своем жилище с его нехитрой обстановкой — кровать, стол, дорожный сундучок и полка — и тупо смотрел в потолок. Я закрыл глаза и увидел свой закуток в Баладе. Открыл глаза — и снова оказался в Киркуке. Опять закрыл глаза — и почувствовал, как запахло соляркой от гудящего генератора, дохлыми мышами в мышеловках и плесенью от брезентового полога нашей палатки в Баладе. Опять открыл — и опять Киркук: обитый листовым металлом потолок моего бокса.
Я вернулся. Я все еще здесь. Я никуда не уезжал. Не прошло и года, как я снова в Ираке. Не прошло и минуты, как я снова в Ираке.
Вернуться было необходимо. На этот раз я не ударю в грязь лицом.
Я лежу в постели, надутый, как воздушный шар: воздух распирает мне грудь. Безумие наполняет меня до краев в темноте спальни, где я одиноко лежу рядом со спящей женой. Моя рука снова онемела, левый глаз подергивается, когда я пытаюсь его закрыть. Все сильнее ноет спина — начавшись где-то внизу, боль перемещается в область левой лопатки. Сердце бьется громко, сильно, неровно. Вот оно замерло. Вот забилось снова. Удары учащаются. Сердце снова замирает. А теперь снова начинает биться. Чем чаще оно замирает, тем сильнее Безумие овладевает мной, неистовствуя как штормовое море.
Я сажусь на кровати, спускаю ноги на пол и просто стараюсь глубоко дышать. Чувствую покалывание в губах и сильное головокружение. Не так давно жена обнаружила меня лежащим на полу лицом вниз со ссадиной на лбу в том месте, где я, падая, ударился об угол комода. Я снова ложусь, чтобы это не повторилось.
Сердце бешено колотится, потом замирает, потом издает булькающие звуки. У меня ноет верхняя челюсть, и я проверяю, не шатается ли зуб. Снова дернулось веко. И еще раз.
Ощущение Безумия нарастает. Оно не отпускает меня, не кончается, облегчение не наступает.
Моя грудная клетка легка как перышко, — будто ее наполнили гелием. Тяжелой гранитной плитой потолок придавливает меня к кровати.
Что, черт возьми, со мной происходит?
Улицы города под названием Хавиджа по мере приближения к центру сужаются. Широкое шоссе превращается в главную улицу с двусторонним движением — по одной полосе в каждом направлении. Свернув с нее, мы попадаем на еще более узкие второстепенные улицы и наконец оказываемся в ущельях улочек с односторонним движением, извивающихся меж высоких стен, которыми обнесены закрытые дворы. Мы въезжаем на бордюр и втискиваемся в какой-то проход, где оба боковых зеркала нашей машины с хрустом отламываются, а в самом узком месте ручки дверец скребутся о каменные и бетонные стены. С дочиста выскобленными боками наш вездеход мало отличается от машин сопровождения, идущих впереди и позади нас.