И старый, усталый, но по-прежнему великий Шамиль, сгорбившись, шагнул вниз. Шамиль больше не поворачивался к Бойсангуру, ибо знал, что в спину Бойсангур не выстрелит…
А Бойсангур, одноглазый, однорукий, одноногий Бойсангур, в последний раз смотрел на своего любимого имама, на одного из самых великих людей, которые родились в этих седых горах.
Смотрел до тех пор, пока тот не скрылся за скалой.
И тогда старый Бойсангур, которого ничто не могло сломить на земле, отбросил ружье, издал крик отчаяния и рухнул на камни…
К Шамилю подвели любимого белого скакуна. Двое солдат придержали стремена, третий помог имаму сесть в седло.
Подбежавший полковник Лазарев потянул коня за узду, и конь, как и его седок, покорился чужой воле и покорно пошел за незнакомым ему человеком.
Аул остался позади. С высоты склона Шамиль видел ряды русских войск и среди них отряды дагестанцев. Близ князя Барятинского стояли его вчерашние наибы — Донаго-Магома, Даниэл-Султан Елисуйский, его бывший ученик, друг и советник — Амирхан.
Шамиль нахмурился и остановил коня.
— Уберите дагестанцев! — попросил он. — Иначе к сардару я не пойду.
Касум Курумов побежал вниз. Все наибы, а также отряды дагестанских добровольцев и ханских нукеров были немедленно удалены.
Бойсангур сидел на земле, все еще ошеломленный поступком имама. Потом он попросил посадить себя на коня и крепко привязать к седлу.
— Братья! — обратился он к воинам. — Я отступал вместе с имамом не для того, чтобы спасать свою жизнь. Мы не смогли отстоять свободу и независимость, нам не хватило для этого сил. Но никто из нас не посрамил честь наших предков. До последней минуты все мы были верны долгу, защищали родную землю и свою веру. Я не желаю сдаваться на милость гяурам. Я твердо решил — либо умереть, либо прорваться и тогда в родных лесах вновь продолжить борьбу. Кто смел, пусть идет со мной.
У кого заячья душа — пусть шагает за имамом. Да поможет нам всем всемогущий Аллах!
— Лучше смерть, чем позорный плен! — крикнул стоявший рядом с Васалом Косолапов и выхватил шашку.
В ту минуту поручика невозможно было узнать. Лицо его побелело, глаза метали молнии, он исступленно кричал что-то, размахивая шашкой. Это был подарок имама, и надпись на клинке гласила, что владелец шашки — "герой, искусный в войне и бросающийся на неприятеля, как лев".
Воздух задрожал от гортанных криков уцелевших воинов:
— Умрем, но не сдадимся!
Один лишь Арзу оставался спокоен и не высказывал своих чувств.
На широкой груди его блестели два ордена — "Имам Шамиль награждает этого храброго воина высшим орденом" и "Храбр и мужественен". Орлиный взор Арзу был устремлен вниз, на неприятельские позиции. Он выбирал наиболее уязвимое место для прорыва. За его спиной стоял Али.
— Кенти! Погибнем храбрецами или вырвемся на свободу! — загремел громоподобный голос Бойсангура, который с поднятой в единственной руке шашкой ринулся вниз. За ним бросились оставшиеся воины. Казалось, лавина покатилась с горы, и никакие преграды не смогут остановить ее, настолько неожиданным, неудержимым и стремительным был этот отчаянный бросок горстки храбрецов. Но лишь немногим посчастливилось прорваться сквозь плотное кольцо врагов. Среди проскочивших был и смертельно раненый Косолапов.
Перейдя вброд бурную речушку и убедившись, что неприятель их больше не преследует, воины остановились на короткий отдых.
Косолапов умирал.
— Не падай духом, Жабраил, — сказал Бойсангур. — Всем нам рано или поздно предстоит испить эту чашу.
— Я горжусь своей смертью, храбрый Бойсангур, — с трудом выговорил Косолапов.
— Может, у тебя есть какая просьба? Скажи.
— Если сможете, не оставьте без внимания семью. А сыну расскажите, как жил и как умер его отец…
— Будь спокоен, Жабраил. Пока хоть один из нас будет жив, семья твоя не будет нуждаться ни в чем. И сын узнает о тебе все.
Взгляд умирающего остановился на Васале.
— Ты хочешь поговорить с Васалом? — спросил Маккал.
Он нежно погладил холодеющий лоб боевого товарища. — Я знаю, как трудно человеку умирать вдали от родины, от родной речи.
Но все люди созданы единым Богом, и хотя поклоняются ему по-разному, все они перед ним одинаковы. Не стыдись и не жалей, что переменил ты веру. Давай, поговори с Васалом, раскрой ему душу. Может, мы мешаем? Если так, то отойдем…
— Оставайтесь, Маккал. Мне нечего скрывать от вас. Я чист перед людьми, перед Богом, перед своей совестью. — Косолапов мужественно переносил боль, но говорил торопливо, боясь, что смерть оборвет его. — Ты прав, Маккал, нелегко умирать вдали от родины. Там мои братья и сестра. Там — родина. И этим все сказано. Может быть, в глазах своих соотечественников я и изменник. Но я… Нет, я не был им никогда. Я любил свой народ… свою землю… свой дом… Так же полюбил я и ваши горы. А проливая кровь своих соотечественников, искал не личной выгоды… Человек рожден, чтобы жить вольным… Нас же пригнали на вашу землю, чтобы мы отобрали ее… Когда я это понял, то и решился… Васал… Василий… Вася… Знаю, что и в твоем сердце, как и в сердце каждого беглого… солдата, не гаснет тоска по родине… Я не раскаиваюсь, что позвал тебя с собой в ту ночь. Мы пошли не против нашего народа, Василий, а против тех, кто обесчестил твою мать, твою невесту, кто менял людей на собак…