Долгие поиски
СИНЕКДОХА КОРОТКОХВОСТАЯ
— Ну и лаборантку взяли! Нарочно постарались в отделе кадров, чтобы поиздеваться. Знают меня!
Действительно, слабость Коли к смазливым девочкам знал весь институт; помещать рядом с ним симпатичную лаборантку было небезопасно. Колино донжуанство всегда выходило немного суетливым, поэтому я спросил снисходительно:
— Очень страшненькая?
— Жердь! Рост под два метра и костлява, как баба-яга.
— Где ты пронюхал?
— Ее уже в животнике видели: собаку колбасой кормила. Такие всегда собак любят. Пашка Кривцов, из биохимии, рассказывал. Смеялся, гад.
— Значит, будешь в соседних лабораториях браконьерствовать. Вспомнишь не раз Машеньку.
Машенька — это предыдущая лаборантка. Она поступила в институт и уволилась. С Колей у нее был легкий роман. Коля всегда заводит легкие романы, так что с его стороны — ничего удивительного, но и Машенька оказалась на высоте! Сколько молоденьких девочек рыдали и разочаровывались в жизни после Колиных набегов, а семнадцатилетняя Машенька взглянула на него со взрослой мудростью и принялась веселиться, ничуть не принимая Колю всерьез. По-моему, в глубине души он был уязвлен — недаром же он однажды расхвастался, будто женщины чувствуют в нем демоническое начало. После этого я пытался прозвать его Демоническим Началом, но не приклеилось: слишком сложно.
Коля пошел побродить по отделам, а я сел за машинку выстукивать статью, которую через неделю надо было представить и. о. Павлова. Настоящая фамилия нашего заведующего отделом — Меньшиков, но когда-то он был и. о. в отделе физиологии им. Павлова и по рассеянности однажды расписался: «и. о. Павлова» — так его навек и перекрестили. Впрочем, в прозвище есть и подтекст: общепризнано, что наш и. о. не то что условных рефлексов — самого скромного велосипеда не изобретет. Ну и мы под его руководством вряд ли блеснем. А что делать? Жалобу писать? С формулировкой «бездарен» еще никого, кажется, не сняли. Вот если бы он совершил какую-нибудь скандальную глупость, тогда еще может быть, но и. о. Павлова по-житейски умен и потому старается вообще поменьше совершать — сдаем в год минимум статей, и все того сорта, которые двигают науку не вперед, а вбок. Вносим свою каплю во всемирный потоп информации. Так что когда при мне говорят об этом знаменитом потопе, мне смешно: потоп статей, которые пишутся для диссертаций, — это есть, а информации — информации в них не больше, чем золота в морской воде: содержаться-то содержится, но попробуй добудь!
Итак, я выстукивал вполне пристойную научную статью. Кандидатская была на мази, и теперь мой вклад в электрофизиологию должен был стать достоянием заинтересованных коллег. Латинизированные фразы, нафаршированные суффиксами «ация» и «ентность», усыпляли; два абзаца, в которых содержались отчасти свежие мысли, наш и. о. вычеркнул в зародыше, в черновике, поскольку они могли вызвать нежелательную дискуссию на защите; он же заменил все мои «потому что» на «ввиду того что» — и теперь печатаемый текст никаких эмоций у меня не вызывал. Зато мне нравился сам процесс: ткнешь пальцем, и обязательно выскакивает та самая буква, которую заказывал; еще несколько тычков — и уже слово, да так ровно, прямо как из типографии. В напечатанном виде строчки казались значительнее, умнее, появилась неожиданная солидность — все равно как если переодеть человека из замасленной спецовки в черный костюм, да очки, да желтый портфель в руки — и хоть сразу начальником сажай!
Печатаю я медленно, двумя пальцами, так что удовольствие грозило растянуться надолго, но тут открылась дверь — и я сразу понял, что это новая лаборантка.
Словесный портрет оказался точным. Двух метров в ней, правда, не набиралось, но сто восемьдесят пять — наверняка, а для женщины и это «гораздо слишком», как выразился однажды наш и. о. (его вообще одно удовольствие слушать!). Сто восемьдесят пять — и никаких поперечных размеров, одни продольные. Я взглянул, пожалел ее мимоходом, но тут же отвернулся, стукнул по клавише, еще, еще — и у меня выстроилось слово «ирритация»; с суффиксом «ация» я так сроднился, что выстукивал его уже четырьмя пальцами, как заправская машинистка.
— А Меньшиков у себя?
Я с неудовольствием оторвался от машинки.
— Здравствуйте.
— Чего «здравствуйте»? Я же спросила: Меньшиков у себя?
— А мне послышалось, вы вошли и сказали «здравствуйте».
Она небрежно дернула головой.