— Ладно, — сказал я, — но только оставьте нам ваши автоматы, у нас и без того их мало.
— Ты что, смеешься? — пробормотал один из них.
— Я дам вам взамен «парабеллум», чтобы вы смогли конвоировать этого молодчика. Но автоматы вы оставьте.
— Но потом ты вернешь их нам?
— Конечно, как только вы догоните отряд, я верну вам оружие.
— Честное слово, вернешь?
— Честное слово, — подтвердил я.
— Ты не оставишь нас без оружия, друг, правда, не оставишь? — Да нет же, — снова подтвердил я.
Мы обменялись оружием, и они приготовились уйти. Эсэсовец следил за нашим разговором глазами загнанного зверя. Он чувствовал, что решалась его судьба. Я взглянул на эсэсовца.
— Я бы тебя расстрелял, — сказал я ему по-немецки.
В его глазах появилась мольба.
— Но те двое еще слишком молоды; они не понимают, что тебя следовало бы расстрелять. А теперь катись к чертовой матери!
Они ушли. Глядя им вслед, я думал, что все вместе мы только что сделали глупость. Но я рад, что те двое молоденьких партизан сделали эту глупость. Я рад, что, пройдя такую войну, они сохранили способность делать подобные глупости. Если бы все вышло наоборот, если бы они сами попали в плен к эсэсовцам, они были бы расстреляны и умерли бы стоя, с песней. Я знаю, что был прав: эсэсовец заслужил расстрела, но я не жалею, что ничего не сказал. Я рад, что, пройдя войну, они сберегли чистоту и нежность сердца, — ребята, добровольно избравшие путь, грозящий смертью, ребята, в свои семнадцать лет так часто глядевшие в лицо смерти на этой страшной войне без жалости, без пощады.
Заглядевшись на деревья, на дорогу, мы перестали петь. То есть мои спутники перестали петь. К Эйзенаху мы подъехали уже в сумерках.
— Добрый вечер, — говорит девушка с синими глазами.
Она присела рядом со мной на канапе в просторной гостиной с хрустальными люстрами.
— Добрый вечер, — отвечаю я.
Сегодня в этой эйзенахской гостинице ничто не может меня удивить. Наверно, виновато мозельское вино.
— Вы что здесь делаете? — спрашивает она.
— Я и сам точно не знаю.
— Вы уезжаете с завтрашней автоколонной? — спрашивает она. — Наверно, — отвечаю я.
Там были белые скатерти и разноцветные рюмки. И еще были там серебряные ножи, серебряные ложки и серебряные вилки. И было мозельское вино.
— А ведь он ошибся.
— Вы о чем? — спрашивает девушка.
— Мозельское вино, оказывается, хорошая штука, — поясняю я. — А кто же ошибся? — спрашивает она.
— Так, один парень. Его уже нет. Он был из Семюра.
Она задумчиво глядит на меня. Я помню этот взгляд.
— Из Семюра в Оксуа? — спрашивает она. — Ну конечно. — Я пожимаю плечами: разве это не ясно?
— У моих родителей там дом, — говорит она.
— Кругом большие деревья, посреди сада узкая аллейка, и всюду лежат сухие листья…
— Откуда вы знаете? — спрашивает она.
— Просто большие деревья вам к лицу, — говорю я.
Она качает головой, ее взгляд уходит куда-то в пустоту.
— Вряд ли там сейчас есть сухие листья, — тихо произносит она.
— Сухие листья всегда где-нибудь да есть, — настаиваю я. Видно, подействовало мозельское вино.
— Познакомь нас со своей красоткой, — требует Ив.
Мы сидим за низким столом. На нем стоит бутылка французского коньяка. То ли подействовал коньяк, то ли виновато мозельское вино, но мои ребята — в который раз — начали выдавать слушателям свои воспоминания о лагере. И до того противно мне стало, словно они у меня на глазах превращаются в бывших борцов Сопротивления. Я же не хочу стать бывшим борцом. Никакой я не бывший борец. Я совсем другое, я борец будущий. Эта внезапная мысль окрыляет меня, теперь даже просторная гостиная отеля с ее хрустальными люстрами уже не кажется такой нелепой. Мало ли куда судьба может занести будущего борца.
Сделав неопределенный жест рукой в сторону девушки с синими глазами, я предлагаю: — Знакомьтесь.
Взглянув сначала на меня, потом на Ива и остальных ребят, девушка называет себя: — Мартина Дюпюи.
— Знакомьтесь, — весело повторяю я. Видно, это от мозельского вина или от счастливой уверенности, что я никогда не стану бывшим борцом.
— Мадемуазель Дюпюи, позвольте представить вам группу бывших борцов Сопротивления.
Ребята ухмыляются, как это принято в таких случаях.
Мартина Дюпюи оборачивается ко мне.
— А вы? — почти шепотом спрашивает она.
— Я не в счет. Я никогда не буду бывшим борцом.
— Почему? — спрашивает она.
— Я только что решил это раз и навсегда.
Достав пачку американских сигарет, она поочередно протягивает их ребятам. Кое-кто угощается. И я в том числе. Сама Мартина зажигает сигарету и дает мне прикурить.