— Ты думаешь, я приуныл, старик? — сказал Ару. — Брось! Самое главное, мы живы, светит солнце, а ведь мы могли бы превратиться в дым. — Верно, — говорю я.
Мы просто должны были превратиться в дым. А сейчас мы смеемся. Ару тоже, как и я, вернулся из лагеря, мы имеем право смеяться сколько влезет, если нам этого хочется. А нам хочется.
— Пошли, — говорит Ару, — надо же нам оформить паспорт.
— Ты прав, черт побери, опять начинается волынка.
Мы шагаем к административному бараку.
— А ты чего захотел, приятель? — продолжает Ару. — Кто тебе позволит околачиваться без бумаг? Кто тебя знает, может, ты совсем не тот, за кого себя выдаешь.
— А откуда они могут знать, тот я или не тот? Мы свалились к ним невесть откуда. Может, я и в самом деле не тот, да и ты тоже.
Мои слова сильно забавляют Ару.
— А присяга, старик? Мы должны будем присягнуть. Неужто ты ни во что не ставишь присягу?
Ару искренне забавляется. Сердце у него пошаливает — наверно, врач и его зачислил в те шестьдесят процентов, которым не выкарабкаться. Но сейчас ярко светит солнце, и мы ведь не превратились в дым…
— Похоже, ты доволен, Ару…
— Доволен? Не то слово, старик. Я будто заживо в рай попал.
— Рад за тебя. Что до меня, то все эти медицинские сестры и доктора, их идиотские расспросы, жалостливые взгляды и сочувственные кивки — все это действует мне на нервы.
Ару хохочет, его просто трясет от смеха.
— Ты слишком всерьез все принимаешь, старик. Я всегда говорил: ты слишком много думаешь. Оставь свои мысли, старик, и бери пример с меня — смейся. Взгляни на этих придурков — умора, да и только!
Мы входим в административный барак, и Ару торопливо оглядывает восседающих здесь придурков обоего пола.
— Наверно, мы просто отвыкли от всего этого, старина, — говорит он.
Наверно, в этом все дело.
В целом с формальностями по установлению личности мы разделались довольно быстро — помогла присяга. Скоро мы очутились у последнего стола, за которым сидела белокурая девица в светлой блузке. Взяв карточку Ару, она сделала на ней какую-то пометку. Потом она протянула Ару тысячефранковую бумажку и восемь пачек сигарет — это был аванс, который выдавали репатриантам. Затем она взяла мою карточку и временный паспорт. Сделав на карточке пометку, она снова выложила на стол восемь пачек сигарет. Я начал рассовывать сигареты по карманам, но их было слишком много, и половина осталась у меня в руках. Затем девица протянула мне тысячефранковый билет. Ару угостил меня сигаретой, и мы закурили. Белокурая девица уже собралась вернуть мне паспорт, как вдруг бросила на него взгляд.
— О! — воскликнула она. — Вы, оказывается, не француз!
— Нет, — сказал я.
— В самом деле вы не француз? — переспросила она, разглядывая мой паспорт. — Франция — моя вторая родина, как мне объяснили, но я не француз.
Девица бегло взглянула на меня, затем снова принялась рассматривать мой паспорт.
— А кто же вы такой? — осведомилась она.
— Там ведь сказано, я испанский эмигрант.
— А вы не приняли французское подданство?
— Погодите, мадемуазель, бабочка еще порхает, а вы уже готовы проткнуть ее булавкой!
Выпалив это, я ощутил стыд. Опять шутка, достойная «бывшего борца», как сказала бы моя синеглазая знакомая из Эйзенаха.
— Я серьезно спрашиваю вас, мсье, — повторила она официальным тоном. — Вы в самом деле не француз?
— В самом деле не француз.
Стоявший рядом со мной Ару потерял терпение.
— Какая разница, черт побери, француз мой приятель или турок? — спросил он. — Я не турок, — учтиво поправляю я.
Надо же в самом деле уточнить положение.
— А если даже он не француз, черт побери, какая разница? — снова спросил Ару.
Белокурая девица слегка смущена.
— Видите ли, — сказала она, — это касается пособия по репатриации. Оно выплачивается только французским гражданам. — Я не французский гражданин, — сказал я, — и вообще я ничей гражданин.
— Не станете же вы уверять, будто он не имеет права на эту жалкую тысячефранковую бумажку! — в ярости крикнул Ару. — Вот именно, — ответила белокурая девица. — Вот именно. Он не имеет на нее права.
— Но кто, черт побери, выдумал эту хреновину? — заорал Ару.
Белокурая девица совсем растерялась.
— Не сердитесь, мсье, я здесь ни при чем. Это решение администрации.
Ару разразился уничтожающим смехом.
— Администрация, — передразнил он, — плевал я на вашу администрацию. Сами-то вы как считаете?
— А мне не положено ничего считать, мсье, — отрезала девица.