— Нам нужна часть амулета, — сказал Конан, решив на этот раз не называть своего имени дракону. Будет с него.
— Талисмана, — поправил Гирадо.
Конан махнул рукой.
— Ну, талисмана. Такой кругляшок, разбитый на четыре части. По нашим сведениям, у тебя хранится та часть, что позволяет повелевать духами воздуха.
— Что, очень надо? — спросил дракон еще более насмешливо.
— Без этого не остановить Мутэмэнет, если ее имя тебе что-нибудь говорит.
Помню такую женщину, — задумчиво протянул Мемфис. — Красивая, но очень злая. Она приносила мне воздушный талисман. Говорила что-то об опасностях, о магии, да я ничего не понял. — Он потянулся, развернув и снова свернув кольца своего огромного серебряного тела. — Я слишком стар, слишком могуч, слишком далек от мира людей… Если бы вы только знали, какими жалкими кажетесь вы с той высоты, на которую я летаю! Вы живете так мало, что я не успеваю замечать, как сменяются поколения. Вы ходите так медленно, что я обгоняю вас, едва начав движение. Вы ничтожны, и все же есть что-то непобедимое в вашем неустанном продвижении вперед. Чего вы достигнете когда-нибудь? Я это увижу, я увижу… Да, я доживу до этого времени…
Дракон зевнул, ослепив двоих спутников блеском своих белоснежных клыков, в которых, казалось, отражались, искаженные, оба лица, Конана и Гирадо.
— Забирайте эту безделку, — сказал дракон, и из-под его перепончатой лапы выпал неровный кусочек металла. Гирадо схватил талисман так быстро, что Конан едва успел проследить за ним глазами. — И уходите… уходите, пока не случилось еще чего-нибудь.
— Погоди, — остановил дракона Конан, — Ты был так добр, так снисходителен… Окажи нам еще одну услугу.
Дракон широко раскрыл темные глаза, в которых так и плясали усмешливые огоньки.
— Я слушаю тебя, малыш.
— Нам нужно попасть в подземный город магминов.
— Сколько всего вам нужно, малыш! У меня просто голова идет кругом! — громовые раскаты драконьего смеха разнеслись среди скал. — Идите в ту пещеру, где мы встретились. Лошадей тебе придется отпустить… Они, по-моему, убежали, едва я принял истинный облик. Впрочем, я не уверен. Проверь. В любом случае, в подземелье их не бери. Там они не пройдут. Вход — там, мимо статуи Амиды. Дождитесь, пока минет полнолуние. Нехорошее это время для вас, людей, — полнолуние…
Дракон чуть приподнялся над землей. Кончик его хвоста задрожал — древний зверь предвкушал предстоящий стремительный полет.
— Прощайте, малыши, — зазвенел, запел медный голос Мемфиса. — Прощайте!
Серебряная стрела чиркнула воздух, и спустя миг в ослепительно-синих небесах уже извивалось огромное, сияющее тело гигантского древнего змея.
Гирадо изо всех сил старался сохранять невозмутимый вид, но это у него не очень-то получалось. В подземелье он ежился, и все время оглядывался по сторонам, как будто ожидал нападения страшного чудовища.
Ничего не происходило, и это, как с насмешкой подумал Конан, еще больше пугало маленького стигийца. Смуглые тонкие пальцы постоянно перебирали амулеты, ощупывали то один, то другой мешочек с колдовскими зельями. Губы то и дело принимались шевелиться, бормоча заклинания, но ни одно из них стигиец не договорил до конца.
— А что, — обратился к нему Конан, — душно было тебе спать под землей?
Гирадо посмотрел на своего спутника большими темными глазами, расширенными от ужаса.
— Поначалу я вообще ничего не понял, — признался он. — Просто заснул. Земля забила мне рот и нос, но я не умирал. Тяжело и мучительно спал. Такое иногда случается, когда тебя давит тяжелое одеяло…
— Давит одеяло! — фыркнул Конан. — Чего только не услышишь, общаясь с цивилизованными людьми!
— Легко тебе говорить, верзила. — обиделся стигиец.
При виде могучей, бугрящейся мышцами фигуры варвара трудно себе было представить, что его могло «давить» одеяло. Однако хрупкий стигиец — другое дело. Какая-нибудь баранья шкура или набитый войлоком матрас вполне могли сжать его грудную клетку и вызвать кошмары.
— Ладно, не обижайся, — миролюбиво отозвался Конан. — Лучше продолжай. Интересно.
— Мне снились страшные вещи. Отрубленная голова моего брата, превращенная в рубин…
— А разве твоему брату отрубили голову? — удивился Конан.
— Это же сновидение! — объяснил стигиец.
— А разве оно не пророческое или что-то в этом роде?
— Нет, просто сновидение. Только страшное.
— Нет ничего страшного в отрубленной голове, — заявил Конан. — Я самолично отрубал головы и могу тебя заверить, что нет ничего более мирного, молчаливого и безопасного, чем…
— О боги! Я говорю о своем брате! — возопил стигиец.
— Ты ведь его даже ни разу не видел, насколько я понимаю.
— Неважно. Мы с ним одной плоти. Словом, я не буду тебе больше ничего рассказывать…
Чуть помолчав, Гирадо добавил.
— И эта красная, полупрозрачная голова имела мое лицо. И она пыталась мне что-то сказать, но ее губы были скованы рубином.
— Как это? — заинтересовался Конан.
— Я хотел сказать: она была рубиновая и потому не могла шевелить губами.
— Красивый сон, — помолчав, оценил Конан. — А потом?
— Потом ты начал меня трясти. Рубиновые грезы рассыпались, я увидел серенький свет и твою физиономию. Но этот дракон! Как ты сумел завоевать его уважение?
— Что-то я не заметил, чтобы старый Мемфис проявлял ко мне уважение! Просто мы с ним поболтали. Точнее, я поболтал с неким сварливым старикашкой, который бродил по этой пещере и случайно плюнул в изображение бога… или в самого бога. А вот и он!
Они вошли в подземный зал с озером, посреди которого на каменном лотосе восседала прозрачная статуя божества.
Теперь, когда полнолуние миновало, капли с потолка падали реже, и статуя сделалась меньше. Конан предположил, что к новолунию изображение божества (или же само божество — этого он так до конца и не понял) становится совсем маленьким. Тем не менее глазам путников предстала довольно внушительная картина: почти совершенно прозрачный бог, застывший в спокойной, отрешенной позе, глядел на них из-под полуопущенных век равнодушно и слепо; на холодных, выпяченных губах застыла полуулыбка, которая в любое мгновение, казалось, может обернуться злобным оскалом или приветливым смешком.
Отраженная в неподвижной черной водной глади, статуя казалась двуглавой.
— Клянусь Бэлит! — шепнул стигиец. — Здесь жутко!
— Пока он не шевелится, все в порядке, — отозвался варвар, пожимая плечами. — По мне так, все статуи богов ничего не стоят, пока они остаются статуями.
В это мгновение прозрачный бог открыл глаза и осторожно шевельнул рукой. По озеру пробежали круги.
— Ты касался воды? — спросил киммериец у своего спутника.
— Нет. Тебе тоже показалось?
— Кром! Проклятье! Ничего не показалось! Он оживает, и одному только Нергалу известно, почему!
— Люди… — пронеслось эхом по подземной пещере, и это простое слово отзывалось от стен много раз, то глухо, то гулко, пока наконец не начало звучать зловеще, словно представляло собой какое-то древнее могущественное заклинание, — Люди…
— Да, мы люди! — выкрикнул Конан, желая разрушить очарование страха. — А ты — всего лишь ледяная статуя!
— Я бог, — загремело вокруг. — Я бог! Ничтожные, жалкие люди!
— Мы друзья Мемфиса, — бойко проговорил стигиец, размахивая амулетом причудливой формы. На коротком жезле сидело изображение дракона, раскрашенного красными и золотыми полосами. Чуть ниже дракона имелось синее кольцо, с которого свешивались цепочки, кисточки, причудливо завязанные узелками шелковые шнуры и колокольчики, Все это брякало и развевалось, однако на ожившего ледяного бога не производило ни малейшего впечатления.
— Я Амида, спящий здесь, во тьме, тысячи лет! — сказал он. — Дракон Мемфис превратил меня в крошечного карлу и оледенил мои члены. Много тысяч лет длилось наше противостояние. Мы видели, как пала Атлантида, но и это не остановило нашей вражды. Нам не было дела до страданий людишек, ведь мы были равными противниками и стоили друг друга. Только это нас и занимало. Но вот Мемфис заручился помощью людей, этих ничтожных созданий… Я ненавижу людей! — взревел вдруг Амида, и по его телу побежали струйки оттаявшей воды. — Это дьявольское отродье! Их жизнь коротка, но за эти считанные мгновения, что они проводят на земле, они успевают совершить столько добра и зла! Богам потребовались бы столетия, чтобы сравняться в счете с человеком.