— А где сейчас она?
— Кто она, матушка-барышня?
— Ну, эта… Которая в сарае… была с конюхом.
— Алена, что ли? Ну, в птичной, наверное. Она цыплятами занимается. Как подживет спина да задница, ей остаток в сорок плетей дадим — но уж по честному, вот прямо перед птичной, да и всю дворню соберу: глядеть, как срамницу эту порют!
— Нет! — решительно отрезала барышня. — Зови ее ко мне. Немедля. Я уж потом сама решу, прилюдно молодку пороть или келейно. Зови!
…Алена, потупив глаза и робко сложив руки под передником, замерла в дверях. Настасья Ильинична кивнула ей, впуская внутрь и так же кивком велела Матрене прикрыть дверь. Некоторое время молчала, разглядывая Алену: видно было, что они ровесницы, только крепостная девка уже давно созрела женской силой: покрепче в бедрах, круглей в грудях, да и была чуть повыше своей барыни.
Юная барыня неожиданно покраснела, когда сказала:
— Разденься. Совсем.
Девка удивленно взмахнула ресницами, но ослушаться не посмела и быстро скинула сарафан, затем и короткую исподнюю рубашку. Настасья нетерпеливо взяла ее за плечи и повернула спиной к себе.
Тело Алены было исполосовано густо, неровными и часто пересекающимися рядами рубцов: такие следы оставила на ней плетка-треххвостка. Рубцы уже опали, только в тех местах, где было рассечено до крови, виднелись подсохшие корки. Полосы красовались на лопатках, на спине, обнимали весь крепкий круглый зад и спускались до середины ляжек. На боках девки они были заметнее всего — концы плетей загибались, глубоко впечатываясь в тело. Несколько густых полосок протягивались и до грудей: у столба Алена стояла с поднятыми вверх руками и не могла прикрыть груди.
— Спину и зад — понятно, — задумчиво проговорила барышня. — А почему он бил тебя и по ногам?
— По ляжкам, что ли? — удивленно переспросила девка.
— Ну да, по ляжкам, — еще раз покраснев, сбивчиво выговорила Настасья Ильинишна.
— Так ведь у столба пороли.
— И что?
— Ну так, когда по ляжкам, всяко разно вертишься. По заду влупит — ну, стиснешь, вильнешь, и все. А по ляжкам — тут как танцуешь от порки, вот мужику и приятней.
— А зачем?
— Чего зачем? — не поняла Алена.
— Зачем ему должно быть приятней? И вообще — какое тебе до него дело? Тебя порют, тебя раздели догола, тебе стыдно и больно, а ты про приятности какого там мужика думаешь!
Алена растерянно пожала круглыми плечами:
— Не знаю… Оно как-то само получается.
— А почему… — тут юная барыня оборвала сама себя на полуслове и махнула рукой, отсылая бестолковую молодку.
Не очень прояснила ситуацию — «Зачем?» и Марфа, только хитро глянула на барыньку и предложила:
— А вот давайте я вас тихохонько к Егорке-кучеру отведу. Он в баньке со своей Машкой завсегда после порки любится. Вона там и глянем, почему да зачем…
Настасья Ильинична вспыхнула маковым цветом и решительно топнула ножкой:
— Поди-ка вон!
А назавтра, отвернувшись к окну, чтобы Марфа не видала пристыженных глаз, словно о давно решенном проговорила:
— Ну, и когда же мы пойдем к этому, как его, Егорке-кучеру? До второго пришествия ваших приглашений ждать изволим?
Марфа искусно подавила даже намек на торжествующую улыбку:
— Не извольте гневаться, скажу загодя и все сделаю в лучшем виде.
x x xНу ладно, придется и нам подождать Марфу…
2004 г.
Причастие от Марфы
Ушлая и умная бабенка, она все же выждала некоторое время, исподтишка наблюдая за «страданиями» юной барыньки. И едва Настасья Ильинична подошла к гневной точке закипания, ужом подвернулась под ушко в нужное время и в нужном месте:
— Я тут сарафанчик матушке-барыньке приглядела… Простенький да ладный.
Настасья непонимающе глянула, огладила на бедрах «последний писк парижского кринолину»:
— А зачем мне, Марфа, этот сарафан? Ты меня с сенными девками часом не спутала?
— То-то и оно, матушка-барынька! Как есть разумница, в самый корень глянуть изволили! Как же вам в людской бане-то в барском обличье предстать? Перепугаем людишек, ничего и не увидим…
Настасья старательно поджала губки: «Ну уговаривай меня, уговаривай! Фи!», а Марфа старается, «уговаривает»:
— А там уже и Егорка-кучер… Он на выездках был две недели, по своей Машке охо-хо как соскучился-истосковался! Самое то, матушка-барынька! Ну, самое как есть то!