— Сказано, что ты свободен, черт возьми! И это сделали мы! Макуильямс палец о палец не ударил, песий сын. Это твои друзья добились. Понял меня?
— Да, сэр.
— Ну как, доволен?
— Очень, сэр.
— Кой же черт ты тогда стоишь столбом? Одевайся, чучело!
— Прямо сейчас? — спросил Рыбий Пуп.
— А то когда же! — грубовато прикрикнул на него начальник полиции.
— Сейчас и заберу тебя отсюда, — сказал Кантли.
— Эй, Пат! — позвал Мэрфи. — Принеси ниггеру его вещи!
— Слушаю, сэр, — ответил невидимый голос.
Рыбий Пуп ждал, не зная, как отозваться на происходящее. Проявлять чрезмерную радость не хотелось — как бы в этом не заподозрили расчет, но сохранять слишком надутый вид тоже не имело смысла, это могло вызвать догадку, что он, чего доброго, затаил мысль о мести. Какие-то секунды он колебался, потом чутье подсказало ему половинчатое решение. Он уткнулся лицом в одеяло и заплакал.
— Чего это он нюни распускает? — с усмешкой спросил Мэрфи.
— Ладно, не трогай его, — врастяжку сказал Кантли. — Пускай одевается.
Они вышли, и в то же мгновение его слезы иссякли. Он сосчитал деньги. Почти три тысячи. Значит, Кантли расширил его «надел», а еще это значит, что он нужен Кантли для сбора «податей» с черных проституток… Кончив одеваться, Рыбий Пуп топтался по камере, не зная, куда себя девать. Подошел надзиратель, открыл дверь.
— Ступай прямо, ниггер, никуда не сворачивай. Там тебя ждут.
Словно во сне, Рыбий Пуп зашагал по коридору. Кантли с полицейским начальником дожидались его.
— Сюда, Пуп. Садись ко мне в машину. Ты теперь куда? К Мод, кровь разогреть? Или в пивную? Или, может, к мамаше?
— Мне бы к себе на квартиру, сэр.
— А не хочешь сегодня побаловаться с девочкой?
— Нет, сэр.
— Ну, гляди. — Кантли тронул с места машину.
Ночной воздух был напоен благоуханием. Сидя в машине рядом с Кантли, Рыбий Пуп смотрел на высокие синие звезды, оправленные в черный бархат неба. Горячие слезы текли и текли у него по щекам.
— О чем плакать-то, черт? Все позади. Ты свободен.
— Ничего не могу с собой поделать, начальник, — прерывисто ответил Рыбий Пуп.
Возле дома на Боумен-стрит, где была его квартира, машина остановилась.
— Все правильно?
— Да, сэр. Мне выходить в субботу собирать?
— Само собой. Как всегда. Я утром зайду в контору, подкину тебе еще адреса.
— Понятно, сэр.
— И встряхнись ты, погуляй.
— Хорошо, сэр.
— Ну, спокойной ночи.
— Спокойной ночи, сэр.
Рыбий Пуп постоял на пустынном тротуаре, глядя, как тает в темноте красный огонек на машине Кантли, и непримиримая ненависть исказила черты черного его лица. Он достал из кармана ключи, с опаской оглянулся через плечо и поднялся по лестнице к своей квартире. Отпер дверь и задержался на пороге, вновь видя перед собою белокожее женское лицо, возникшее на этом месте два года назад. Потом вошел, зажег свет. Мебель в комнате была затянута паутиной. Рыбий Пуп осмотрел камин — кирпич, за которым он спрятал чеки, был нетронут. Он обошел комнату, открыл платяной шкаф и вытащил свои костюмы — все в пыли, траченные молью, они были безнадежно испорчены.
— А, черт, — тихо выругался он.
Не беда, он купит новые в Нью-Йорке. Он запер дверь на засов, нашел отвертку и, нагнувшись к камину, принялся соскребать цемент, высвобождая края кирпича. Наконец кирпич вышел из гнезда, показался завернутый в асбест сверток. Теперь долой клеенку… Ага, вот они. Рыбий Пуп запихнул чеки в карман, погасил свет и, заперев квартиру, спустился по лестнице. И не успел пройти двух шагов по тротуару, как столкнулся лицом к лицу с Мод.
— Пуп! — Она прижала его к пышной груди.
— Привет, Мод, — сказал он, потрепав ее по плечу.
Отступив, Мод смерила его взглядом с головы до ног.
— А ты вырос!
— Есть немножко.
— Мистер Кантли сказал, что тебя совсем освободили!
— Ага. Только что вышел.
— Господи, вот радость, — улыбаясь, затарахтела она. — Говорила я этому Кантли, что ты чист. Хотя дело-то было не в девке. Это они чеков проклятых боялись.
— Да, я знаю.
— Опять будешь деньги собирать? — спросила она.
Он хорошо относился к Мод, но верней было не откровенничать с нею.
— А как же, — соврал он. — Конечно.
— Слышь-ка, Пуп!
— Ну?
— Не хочешь девочку? Одна есть — пальчики оближешь… Не грех отпраздновать такой случай. Я угощаю…
— Спасибо, Мод. И рад бы, да надо в контору. Дела.
— А если завтра вечером?
— Это другой разговор. Завтра — пожалуйста.
— Не обманешь?
— Сказал, заметано.
— Ох, до чего я за тебя счастлива, прямо слеза прошибает. — Мод вздохнула. — Ну, мне и ко двору пора, к своим сучкам. За этими только приглядывай. До скорого свидания, Пуп.
— До скорого, — сказал он и быстро зашагал прочь.
Пошла она, эта Мод! Пошли они все куда подальше! Ему в другую сторону… Через полчаса он уже входил в дверь конторы. Открыв сейф, он вынул пачку денег, рассовал их по карманам. Готово. Его колотила дрожь. Внезапно он припал грудью к столу и разразился слезами. Потом выпрямился, вытер глаза.
— Уезжаю, папа… — шептали его губы. — Не получается у меня здесь.
Может быть, позвонить домой, поговорить с матерью? Нет… Он не станет ни с кем прощаться. Ничего не скажет Джиму. Не спросится у Макуильямса. Уедет, и точка. Сядет на поезд, и… Правильно. И сейчас же.
По ночным безмолвным улицам он дошел до вокзала, зорко высматривая, не покажется ли где-нибудь по дороге белый полицейский. Нет, не видно. Он толкнул дверь с надписью: «ДЛЯ ЦВЕТНЫХ». Подошел к окошечку кассы с надписью: «ДЛЯ ЦВЕТНЫХ» и подождал, пока белый кассир кончит продавать билеты белым пассажирам, стоящим у другого окошка.
— Тебе что, парень? — рассеянно спросил кассир.
— Мне, сэр, билет до Мемфиса. Скоро поезд?
— Примерно через два часа.
Рыбий Пуп уплатил за билет, зашел в зал ожидания с надписью: «ДЛЯ ЦВЕТНЫХ» и сел. Его клонило ко сну, но он не смел закрыть глаза. Если покажется Кантли, он скажет, что едет в Мемфис всего на пару дней… Но никто не показывался. Через три часа он сидел на жесткой вагонной скамье в отделении для черных. При нем было без малого шесть тысяч долларов. Он снова проглядел письма Зика. Надо будет в Нью-Йорке дать Зику телеграмму, чтобы встретил его в парижском аэропорту…
…Назавтра в два часа дня юная блондинка, склонясь над ним, прожурчала:
— Ах, вы не знаете, как пристегнуть ремень? Вот так…
Он дал ей приторочить себя к креслу самолета, едва дыша, разглядывая копну ее золотистых волос, ее молочную кожу. Взревели моторы, самолет вырулил на взлетную полосу, и через несколько минут Рыбий Пуп почувствовал, как огромные крылья поднимают его на воздух и под мерный рокот уносят по солнечному поднебесью на восток, где завершится первый этап его путешествия в далекие дали.
А еще через две недели Рыбий Пуп откинулся назад в кресле другого самолета. Он волновался, и у него взмокли ладони. Рев четырех мощных моторов залепил ему уши, в окошко, у которого он сидел, было видно, как рассверливают неподатливый воздух два пропеллера. Синее послеполуденное небо уходило в безграничную высь. Рыбий Пуп прижался щекой к оконному стеклу и заглянул вниз — далеко внизу необъятными полями спелого хлопка расстилались пушистые белые облака.
Из сводки о полете, которую дала ему просмотреть стюардесса, он узнал, что находится на высоте приблизительно двадцати тысяч футов над уровнем Атлантического океана. Первый раз в жизни он сидел среди белых, мужчин, детей, женщин, не отделенный от них унизительной и четкой чертой. Сидел, напряженно сдвинув колени, словно ожидая, что в любой миг его могут призвать к ответу за то, что он здесь. Вот уже два часа он старательно отводил глаза то вправо, то влево, чтобы только, Боже упаси, не взглянуть как-нибудь ненароком вперед.