И, сев на полочку перед зеркалом, верхом на мою зубную щетку, сказка про снежок положила ноги на обмылок, оперлась локтем на тюбик с кремом для лица и стала рассказывать:
Жил-был снежок. Он спрятался за угол дома и, когда в дом хотела зайти одна девочка, окликнул ее:
— Эй! Остановись! Ни шагу вперед! Не послушаешься, я во весь дух налечу, забьюсь в твои волосы, за воротник пальто, залеплю тебе снегом глаза и уши!
И, хотя девочка собиралась зайти в дом, потому что ей надо было навестить простудившуюся подругу, показать, какие уроки им заданы, и, если та станет чихать, сказать «Будь здорова!», она не посмела зайти, не навестила подругу и не сказала: «Будь здорова!», потому что не представилось случая услышать, как та чихает.
Потом в дом хотела зайти бабушка. Она только что получила пенсию и хотела принести внуку сто граммов конфет с ореховой начинкой и спросить его, понравились ли ему конфеты с кремом, которые она ему покупала тоже с пенсии, но за прошлый месяц.
Тут снежок и ей стал кричать:
— Эй! Остановись! Ни шагу вперед! Не послушаешься, я во весь дух налечу, забьюсь в твои волосы, за воротник пальто, залеплю снегом глаза и уши!
Бабушка испугалась и печально сказала:
— Вот они, нынешние-то снежки! — и повернула обратно, не принеся внуку конфет с ореховой начинкой и не спрося его, понравились ли ему конфеты с кремом, тоже купленные с пенсии, а это такая подробность, что забывать о ней было бы жаль.
Немного погодя мимо дома проходил стекольщик. Он ступал осторожно, чтобы не поскользнуться и не разбить стекло, и время от времени выкрикивал: «Стекла вставлять!», чтобы люди не подумали, будто он тащит на спине двери.
Снежок, как только увидел его, пристал:
— Эй! Остановись! Ни шагу вперед! Не послушаешься, я во весь дух налечу, забьюсь в твои волосы, за воротник пальто, залеплю снегом глаза и уши, да еще и стекло разобью!
Стекольщик, хоть он и был не трус (он один спускался в погреб и, когда видел мышонка, не залезал на стол), но теперь испугался за свое стекло и повернул обратно.
Примерно через час солнце пробилось сквозь облака и, увидев окна большого дома, хотело пробраться через них. Это было солнце последних зимних дней или, может, первых весенних — этого никто не может знать в точности, и так, возможно, даже лучше, потому что кто много знает, тот быстро старится; очень хорошее солнце, оно походило на желтую дыню, только много больше, его просто хотелось съесть, посыпав сахаром; я бы очень хотел, чтобы вы его видели, вы бы порадовались, такое оно было хорошее и желтое.
Только снежку было наплевать на такое хорошее солнце и он, как только увидел его, стал грозить:
— Эй! Остановись! Ни шагу вперед! Не послуш…
В это мгновение снежок почувствовал, что лишается голоса, почувствовал, что лишается веса, почувствовал, что лишается смелости. И вот, начав лишаться того да сего, он лишился и звания снежка, превратившись в глазок воды, меньше, чем на донышке кастрюльки.
Закончив рассказ, сказка слезла с полочки, вернее, соскочила с моей зубной щетки на кран, а с крана на носок моего шлепанца. Я хотел задержать ее, чтобы вместе с ней попить чаю, но уже не нашел.
Вероятно, со шлепанца она прыгнула на окно, а с окна — на улицу.
Но мне не пришлось пить чай в одиночестве. Когда я сел за стол, в окно заглянуло солнце, я позвал его, налил ему чашку чая и, как мне помнится, оно, кажется, попробовало немного и поджареного хлеба с маслом.
Я — ДЕД МОРОЗ
— КУДА ТЫ? — спросил меня старый капитан моего корабля, видя, что вместо того, чтобы стряхивать ему пыль с бороды, что я в этот час делаю каждый день, я надел пальто и направился к дверям.
— На базар, — ответил я. — На базар за елкой.
— Ты? — удивился старый капитан, качнув бородой, и чуть-чуть не упал с полки вместе с кораблем.
— Да, я. Что в этом странного?
— Ты еще спрашиваешь?! Ведь известно, что писатели не покупают елку на Новый год. Елки сами приходят к писателям — в благодарность за их сказки про елку.