Но как раз в тот момент мама позвала его домой, и он, вместо того, чтобы сказать девочке: «Ладно!», ответил маме, что сейчас придет.
— Будем играть завтра утром? — спросила летчица.
— Завтра утром нельзя, — ответил начальник аэропорта.
Девочка подумала: нельзя потому, что утром светло, и сказала, что ничего, можно играть и при свете, хотя это уже не то, но она и при свете увидит, где спускаться.
— Нет, — сказал он. — Завтра утром нельзя не поэтому. Вот увидишь. Вставай пораньше и выходи на крыльцо.
— Зачем?
— Так. Увидишь.
И побежал домой. Девочка тоже побежала, но не могла бы догнать его, если бы он не остановился включить фонарик. Он направил свет фонарика девочке в лицо и спросил:
— Знаешь, как меня зовут?
— Я знаю по имени всех ребят в нашем доме.
— Оставь ты их! Скажи, как зовут меня.
— Дуку.
— Так меня уже не зовут. Что дашь, если скажу?
— Тебя Дуку зовут. И ничего я тебе не дам!
— С Дуку покончено. С завтрашнего дня меня зовут иначе.
— Дам большой каштан, тот самый, знаешь…
Он засмеялся:
— Ничего мне не надо. Я просто так, испытать. Давай я тебе на ухо скажу. Держи фонарик.
Девочка взяла фонарик, а он сложил ладони рупором, приложил их к девочкиному уху, дохнул в него чем-то, что согрело ухо и прошелестело:
— Думитреску Раду.
Потом быстро взял фонарик обратно и спросил:
— Поняла?
— Да.
— Хорошо, правда?
— Правда.
— Длинное имя, верно? Ду-мит-рес-ку Ра-ду! Повтори!
— Ду-мит-рес-ку Ра-ду!
— Ну, как?
— Хорошо.
— Здорово! — сказал он.
И опять побежал и бежал до самого дома.
Дома везде было очень светло. Даже в ванной горел свет и даже в чулане. И суета, какой не бывало с тех пор, когда собирались ехать к морю. Мама на кухне гладила и разговаривала с папой, которого там не было и, наверно, он радовался, что его там не было, потому что мама говорила, что тысячу раз просила его переменить шнур от утюга, а он до сих пор не переменил, и ей каждый раз приходится мучиться. Она бы сходила в мастерскую или попросила соседа, да только ей стыдно, муж у нее не музыкант, не актер, чтобы ничего не уметь, а мастер, мас-тер! — а ей приходится тысячу раз просить, чтобы он переменил пустяковый шнур от утюга. Но папа был далеко, в третьей комнате. Он обертывал тетради синей бумагой и советовался с тетей Никулиной, где приклеивать этикетки — посередине или в нижнем углу.
— В верхнем углу, — сказала тетя Никулина.
— Какой смысл — в верхнем углу? — спросил папа.
— Именно в верхнем и есть смысл, — сказала тетя Никулина.
Бабушка была в ванной, наливала воду для купания.
— Быстро раздевайся и мыться. Оставь фонарик, иди мыться, — сказала она. Потом крикнула маме:
— Голову тоже мыть?
— Конечно, выкупай всего хорошенько! — крикнула мама.
— И учти, что у человека есть еще уши, — крикнул из чулана дедушка.
— А ты не вмешивайся, — крикнула бабушка. — Сиди на своем месте, читай свою «Информацию» и не вмешивайся.
— Я в чулане! — крикнул дедушка. — Как я буду читать в чулане? Куда ты засунула эту алюминиевую коробку? В чем же мальчику носить еду?
— Не беспокойся, голодным не останется, — крикнула бабушка.
Во всем доме суета.
И это вечером. А посмотрели бы вы на другое утро!
— Поздно уже, торопитесь, — сказал дедушка. — Четырнадцать минут восьмого!
— Нет, — сказал папа, — всего одиннадцать. Я вчера по радио сверил. С завода я отпросился до полдевятого.
— Ранец не будет давить ему плечи? — спросила тетя Никулина.
— Воротничок не проглажен, — сказала мама. — Если шнур испорчен и никто не переменит…
— Я ему бутерброды и с брынзой, и с вареньем сделала, чтобы хватило, — сказала бабушка.
— Носовой платок в карман положи, — сказал дедушка.
— А ты не вмешивайся, — сказала бабушка. — И платок положен, и все.
— По-моему, лучше сделать два букета, — сказала тетя Никулина. — Розы отдельно и хризантемы отдельно. А то как капуста.
— Как это капуста? — спросил дедушка, обиженный, что тете не нравится сделанный им букет.
— А так, — сказала тетя Никулина. — Капуста!
— За этой капустой я весь базар обегал, — сказал дедушка. — И если хотите знать, уже тридцать две минуты восьмого.
— Нет, — сказал папа, — только двадцать девять. Но все равно, торопитесь.
Только он, Ду-мит-рес-ку Ра-ду, стоял посреди комнаты, пахнущий мылом, одетый в школьную форму, с ранцем за спиной, и ничего не говорил.