У каменщика тот же голос, что и у повара, и они похожи как две капли воды или, если хотите, как два кирпича. В то же время они похожи на того, кто в окне вагона, на того, кто остался на перроне, на механика и на кочегара, на путешественника и на контролера. И всех их зовут Влэдуц.
Глаз семафора изменил цвет. Стал зеленым. На языке железнодорожников это значит: «Путь свободен. Можете ехать спокойно!»
Паровоз тронулся, опять запыхтел, засвистел. Вскоре он остановился на станции, на маленькой белой станции с цветами под окном.
Начальник станции поспешил к почтовому вагону.
— Есть что-нибудь?
— Есть, — ответил кондуктор почтового вагона.
— Что?
— Письмо
— От кого?
— От мальчика из Бухареста. Однажды мама этого мальчика сварила ему мамалыгу с бурдючной брынзой. Это блюдо, если я не ошибаюсь, считается высшим классом. Мальчик с аппетитом съел мамалыгу и попросил еще. Он никогда не едал ее с такой вкусной брынзой. Мама сказала, что купила ее на базаре, в киоске, где торгует всякой всячиной здешний сельскохозяйственный кооператив. Тогда мальчик попросил маму написать в кооператив, что он за всю свою жизнь, то есть лет за семь, не пробовал такой вкусной брынзы. «Напишу, — обещала мама. — Наше письмо их обрадует.» Вот письмо. Прошу передать его лично председателю кооператива.
У кондуктора почтового вагона тот же голос, что и у начальника станции, и оба похожи как две капли воды или, если хотите, как два письма. И в то же время похожи на того, кто в окне вагона, и на того, кто остался на перроне, на механика и на кочегара, на путешественника и на контролера, на повара и на каменщика. И всех зовут Влэдуц.
Поезд пошел дальше.
Когда он нырнул в туннель, в Бухаресте, во дворе одного дома трое детей играли в песочнице. Они строили замок, и один сказал:
— Бедный Влэдуц… У него насморк, и его не пускают на улицу…
— Да, — сказал другой. — Бедный Влэдуц!
А третий добавил:
— Бедному Влэдуцу, наверное, скучно… Надоело одному…
Я, ребята, рядом сидел, на скамейке. Читал газету. И чуть не рассмеялся. Я подумал, что если бы
Влэдуц их услышал, он бы остановил поезд прямо посередине туннеля и сказал бы:
— Ну, вот еще! Как это так — скучно? И почему надоело?
И у него был бы тот же голос, как у того, кто в окне вагона, у того, кто остался на перроне, как у механика и у кочегара, как у путешественника и у контролера, как у повара и у каменщика, как у кондуктора почтового вагона и у начальника станции.
Почему? — легко догадаться. Влэдуц, играя, воображал себя механиком, кочегаром, контролером, каменщиком… Какую из этих специальностей он выберет, когда вырастет?
Кто знает… Пока что ему нравятся все.
Нет, больше и больше всего ему нравится быть паровозом.
Теперь паровоз уже поднимался к Предялу. Вдали виднелись горы…
ИСТОРИЯ С СИНИМИ ГЛАЗАМИ
ЕСЛИ Б ВЫ ЗНАЛИ, ребята, до чего я рассеян!
Я чуть-чуть не спросил вас:
— Вы когда-нибудь думали, о чем говорят синие глаза, когда в них заглянешь?
Ах, до чего я рассеян! Забыл такую простую вещь, забыл, что только папы (и чтобы никого не обижать, еще мамы) думают, о чем говорят синие глаза, когда в них заглянешь. Признайте, я ужасно рассеян! Вы же — не папы!
Только я знаю (и чтобы никого не обижать, другие тоже), что говорят синие глаза, когда в них заглянешь. А я, дорогие мои, слишком давно вас знаю, слишком большой ваш друг, чтобы не поделиться какой-нибудь тайной. Тем более, что (пусть это останется между нами) никакой тайны и нет…
Поэтому я не стану скрывать, что говорят мне синие глаза моих сыновей.
Если им весело, они говорят:
— Папа, оставь сказки, пойдем с нами на озеро, возьмем лодку, приставим к глазам кулаки, будто у нас подзорные трубы, а каштаны — будто трубки, и будем громко петь песню, про которую мама говорит: готова поклясться, что это самая шумная песня на свете.
Если синие глаза хитро прищурятся, они говорят:
— Папа, у тебя была чернильница…
— Она и сейчас есть.
— Нет, папа, была… И немного разбилась.
— Да, мы ей только чуть-чуть помогли…
Если, прикрывшись ладошкой, как козырьком, синие газа задерживают серьезный взгляд на строительных лесах, на работающем каменщике, они говорят:
— Папа, мы прежде и прежде всего станем каменщиками. Знаешь, почему?
— Нет.
— Чтобы бабушка к высоте привыкала. Когда она увидит, что мы не падаем с лесов, то не будет сердиться, что мы хотим стать летчиками… Ведь оттуда до неба уже недалеко.