— Я банан тоже не уважаю, — поделился комендант. — Говорят, витамины-витамины, а их роль в организме сильно завышена. В траве витаминов полный комплект. Корова эту траву употребляет с утра до вечера. А как была коровой, так коровой и осталась.
— Наверное, витамины на интеллект не влияют, — развеселился Рябинин.
Вот и Александр Иванович думает о материи и духе. Видимо, и о смысле жизни думает.
Скраденными шажками он уже добрался до середины кабинета и стоял как-то необязательно и не очень заметно — маленький, сухощавый, безвозрастный… С волосами, зачесанными…
Однажды Рябинина удивило известное выражение «волосы, зачесанные назад». Разве можно зачесывать вперед? Оказывается, можно: у коменданта была темная косая челка. В черном дешевеньком костюме, — а он ходил только в черных костюмах, — говорили, что комендант где-то когда-то закупил их штук двадцать, якобы сшитых на покойников. В синих носках, всегда в синих, говорили, что после войны он где-то купил тюк белый нитяных носков и до сих пор красил их дома в синий цвет.
— Про эту-то, которая в сквере денежки выманила, газета пропечатала, опять сообщил комендант.
— Какая газета?
— Вчерашняя «Вечерка».
Вчерашняя «Вечерка», еще не читанная, лежала в портфеле. Рябинин извлек ее, сразу отыскал заметку и начал читать…
Тихие, еще далекие, как загоризонтные громы, услышал он стуки в висках. Злость, она. Стуки крепли, шли уже по груди, стягивая там все тяжелой щемящей силой, словно на нее давила земля. Злость. Она полегоньку пройдет, и грудь отпустит. Нет, не отпустит, пока он…
Александр Иванович, освободившись от новостей, ушел скраденными шажками — только белесой синью мелькнули недокрашенные носки.
Рябинин снял трубку и набрал номер: надо бы поехать, чтобы лицом к лицу, но в груди стучало, и он боялся, что не довезет этого стука.
— Мне, пожалуйста, Холстянникову.
— Я слушаю.
— Здравствуйте, говорит следователь Рябинин.
— А-а, здравствуйте, — обрадовалась она. — Наверное, прочли мою статью?
— Прочел, — угрюмо согласился Рябинин.
— Ну и как? — почти кокетливо спросила Холстянникова.
Он не знал ее имени — тогда, у него в кабинете, она представилась официально: корреспондент Холстянникова. Молодая, высокая, в джинсовом брючном костюме, синевато-дерюжном, как носки Александра Ивановича. Впрочем, этот костюм мог называться как-нибудь иначе, ибо брюки были окорочены, с какими-то широкими манжетами, которые лежали на высоченных блестящих сапогах, и Рябинину все казалось, что за окном ее ждет привязанная лошадь.
— Как говорится, у вас бойкое перо, — промямлил он.
— Правда? — обрадовалась корреспондентка.
— Я хотел спросить о другом…
— Пожалуйста.
— Скажите, что вы цените в женщине?
— Многое, — не удивилась она вопросу. — Интеллект, красоту, энергию, грацию… Что еще?
— Вы забыли самое главное женское качество.
— Умение любить?
— Важнее.
— Верность?
— Нет.
— Обаятельность?
— Неужели в детстве у ваших кукол не отрывались ручки-ножки? — глухо спросил Рябинин.
— А-а, — рассмеялась она. — Умение шить?
— Нет, жалость.
— Ради этого сообщения вы и звоните? — уже без смеха спросила она.
«Сообщения». Это о жалости, которая дороже красоты, энергии и грации… Есть-таки у корреспондентки верховая лошадь с седлом, стременами и этими… шпорами.
— Звоню, чтобы рассказать случай. Лет десять назад я отстал от поезда и очутился без денег и документов. Знаете, кто меня выручил?
— Кто? — спросила она, уже что-то подозревая.
— Простофили и ротозеи.
— Но как явление…
— И не спросили ни документов, ни справок, — перебил он. — Поверили на слово.
— Вы что ж, оправдываете простофиль?
— Да это же хорошие люди с открытой душой! — прорвало Рябинина.
— Странно слышать от следователя…
— Вам бы в статье воспеть этих людей, которые отозвались на беду незнакомого человека!
— Извините, но учить меня не стоит, — отрезала она. Рябинин перевел дух, хотя он не взбирался на гору, а говорил в трубку чуть повышенным тоном. Тяжело задышала и корреспондентка, словно только что соскочила со своей лошади.
— Я напишу официальное письмо главному редактору, — сказал Рябинин.
— Представляю, как вы мягкотело обращаетесь со своими преступниками, усмехнулась она.