еще… — Юрий Александрович достал из кармана гимнастерки бумажку. — Здесь адрес моей матери. Если тебя после госпиталя отправят в другую часть… — Не поеду. Он улыбнулся. — То есть подам рапорт, чтобы обратно сюда. — На всякий случай. Ведь и меня могут перевести. Поэтому пусть у тебя будет адрес моей матери. Напиши ей, пожалуйста. Ее зовут Валентиной Дмитриевной, тут все есть. Сообщи свой номер полевой почты. Хорошо? — Он поднялся. Одернул гимнастерку. — Я не прощаюсь. Еще увидимся. Значит, будет у машины. Каждый раз, когда раненых увозят в госпиталь, он приходит проводить. И снова стало странно, что это ее увезут. Как раненую. — Только не забудь о моей просьбе. Сообщи номер полевой почты. — И прикоснулся рукой к ее плечу. — Я тебя очень прошу. Он положил бумажку с адресом на одеяло. Потом, когда уже лежала в кузове вместе с тремя ранеными, почему-то повторяла адрес. А плечо все еще чувствовало, что Юрий Александрович прикоснулся к нему. "Счастливо, Женя". А машина выехала на дорогу. Ее увозят… От тряски опять стало мутить. И все прыгало — небо, звезды, луна. Она почему-то двоилась, сзади выплывала вторая. Господи, какая ухабистая дорога! Она понимала, что лежит в кузове, что едет, а все равно, когда подбрасывало, каждый раз казалось — полетит. Ее не ранило, только отбросило взрывной волной. И это самое нестрашное… Вдруг она поняла, почему Юрий Александрович так сказал. Женя хотела это повторять. Себе и тем троим. Это самое нестрашное. Они едут. Чувствуют, как трясет, а не лежат со сложенными руками, изжелта-белые… Грохнуло. Опять. Еще. Двое сели. Третий, его фамилия, кажется, Иващенко, только приподнял забинтованную голову. — Костя, отчего с той стороны? — Спроси у немецкого генерала. Почему, когда не знают, что ответить, сердятся? Тот, которого он назвал Костей, схватил здоровой рукой костыль своего соседа, Андрея, забарабанил в кабину. Но шофер не остановился. Наоборот, мчался еще быстрее. Так трясло, что не только звезды с луной — все прыгало. И кусты, и поле, и деревья. Иващенко застонал. Она ему подсунула под голову свою руку. Костя перестал колошматить и перегнулся через борт к окошку кабины. Что-то заорал. Стало еще сильнее трясти. Оказывается, они едут прямо по полю. Будто даже не едут, а скачут по кочкам и рытвинам. — Куда это… мы? — опять простонал Иващенко. — К переправе. Тут прямо. Но когда подъехали… В переправу, наверное, только что угодила бомба. Потому что в воде, между сваями и дальше по течению, барахтались люди, плыли к берегу. А с берега бросались им на помощь. — Воздух! Шофер резко дернул, дал задний ход. Но вдруг остановился. Выскочил из кабины, побежал к капоту, поднял. Бегом вернулся, схватил инструмент. А самолеты, сделав круг, возвращались. Что он там так долго копается? — Вылезай! — Шофер открыл задний борт, вместе с Костей стал снимать Иващенко. Андрей сам слез и, опершись на костыли, помогал шоферу. Иващенко опустили на землю. — Давай! — Шофер подхватил Женю под мышки. Ей опять показалось, что она летит. Даже когда поставил, все еще куда-то неслась. А он уже взвалил на себя Иващенко и понес. Шли они долго. Или, может быть, ей показалось, что долго, — она мгновеньями будто пропадала, и только вдруг спохватывалась, что они бредут к лесу. По открытому месту. А ночь светлая, лунная, и немцы с самолетов видят, как они бредут. Андрей на костылях впереди, шофер тащит Иващенко на себе, а Женя и Костя поддерживают ноги Иващенко. Наконец дотащились до опушки. Сейчас уже можно будет сесть. Как только войдут в лес. Она сядет. Прислонится к дереву, закроет глаза. Когда Иващенко положили, она увидела, что бинт на его голове опять в крови. Разорвала свой личный пакет. — Приподнимите… — У самой сил не было. Андрей, положив костыли, сел, приподнял голову Иващенко. Она стала перевязывать. Не заново, только обматывать поверх прежней повязки. Но руки не слушались. И никак было не совладать с ними, заставить их бинтовать аккуратно, ряд к ряду. Наконец она его перевязала. Женя прислонилась к дереву, закрыла глаза. Разрывы где-то далеко. Утром шофер починит машину, и они поедут дальше. Ничего, что в госпиталь. Там можно будет лежать. Снять сапоги и лежать. Долго… Женя проснулась оттого, что очень озябла. Она лежала на земле. Кто-то рядом разговаривал. Она села. Только медленно, чтобы не так кружилось… Здесь солдаты, много солдат. Неужели те, которые ночью выплыли? Они. Еще мокрые. — …Если немцам удалось захватить и вклиниться… — Незнакомый старший лейтенант что-то рисует на земле, сержант и двое солдат слушают. — …И дорога перерезана, будем пробиваться так. Только ночью. Но ведь Иващенко надо срочно в госпиталь. Она оглянулась. Лежит, накрытый брезентом от машины. И тот, с перевязанным плечом, Костя, рядом. Тоже натянул на ноги край брезента. — …Оставим арьергард. Всем остальным до ночи углубиться в лес. — Товарищ старший лейтенант! — Она встала, но пришлось сразу схватиться за дерево. — Разрешите сейчас ехать. Шофер уже, наверно, починил машину. Со мной раненые. Нам в госпиталь. — Знаю. Но ехать, к сожалению, нельзя. — А как же они? — Она показала на Иващенко, Костю. — Какие-нибудь медикаменты есть? — Нет. Мы же в госпиталь. Их надо срочно! — И ждала, чтобы он, как Юрий Александрович, когда его о чем-нибудь просили, сказал: "Ладно, придумаем". Но он молчал. — Их даже перевязать нечем! — Это организуем. Сержант, спросите, у кого остались личные пакеты. Сухие, конечно. Сержант принес три пакета. Женя хотела взять только один, для Кости, но он ей оставил все. И еще сказал: — Который снимешь с него, тоже не выбрасывай. — Грязный ведь… Она не хотела, еще не хотела понять, почему он так сказал. Ведь старший лейтенант говорил, что они тут будут только до ночи. Потом поедут в госпиталь. А два солдата — один очень высокий, силач, второй маленький, с торчащим из-под пилотки чубом, — уже сняли с Иващенко брезент и сооружали носилки. Приматывали этот брезент к двум сучковатым палкам. Переложили Иващенко и понесли. Андрей — теперь, на свету, она увидела, что он очень бледный и глаза впалые, — сказал, что сам пойдет, "костыли помогут". Она шла рядом с носилками. Старалась, чтобы те, кто идет сзади, не заметили, как ее то и дело поводит в стороны. И чтобы думали, она просто так касается каждого дерева, а не потому, что боится упасть. И все ждала, когда дойдут до места и снова можно будет сесть. Наконец на поляне, окруженной старыми елями, старший лейтенант объявил привал. Носилки с Иващенко опустили на землю. Андрею она подложила под голову свой вещмешок. Сама села между ними. Снова могла сидеть, прислонившись к дереву, закрыв глаза. Но так почему-то было хуже, и она их снова открыла. Смотрела. На рыжего старшину, который уже в который раз разбирал и чистил винтовку. Наверно, чтобы что-то делать, быть занятым. А шофер спал под елью. Хоть бы, когда вечером вернутся туда, сразу завелась машина. Иващенко, Андрея с Костей, наверно, сразу возьмут в операционную. Когда очередная четверка уходила в охранение, она начинала нетерпеливо ждать тех, кто должен вернуться. Может быть, доложат что-нибудь новое и старший лейтенант разрешит ехать еще до вечера. Но они возвращались и ничего особенного не докладывали. Жене даже начало казаться, что старший лейтенант забыл о раненых. Уже хотела подойти, напомнить, что у Иващенко явно поднялась температура, но старший лейтенант сам встал со своего пенька и подошел к Иващенко, нагнулся к нему. — Потерпишь, парень, до вечера? — Потерплю, товарищ старший лейтенант. А вечером… Они снова шли куда-то в сторону от того места, где осталась машина, — там немцы, и старший лейтенант повел в обход. Но все-таки нарвались на них. Когда впереди, совсем близко, начали стрелять, старший лейтенант крикнул: — Раненым и санинструктору остаться на месте, остальные — за мной! Все побежали. Костя тоже! Нельзя ему! И без оружия он. Но крикнуть, вернуть его — не могла. Потом… Сквозь стрельбу она услышала треск веток. Кто-то пробирался… Сюда, к ним… — Стой! — Она, кажется, перекричала выстрелы. — Давай, давай, — отозвался оттуда Костя. — Твой голос хороший ориентир. И сразу забелело его плечо. Он кого-то вел… — Куда вас? — Она двинулась навстречу, — Мне бы только… чтобы самому идти… Очень темно. Она ничего не видит. На ощупь разодрала штанину, освободила колено. — Костя, что там? — спросил с носилок Иващенко. — Кажется, только засада. — И опять убежал. Едва Женя успела перевязать, принесли еще одного. — Сестричка, помоги. В голову его. Логинов фамилия. Зачем ей фамилия? Но почему-то, пока обматывала последним бинтом его голову, повторяла про себя: Логинов, Логинов. Старшего лейтенанта тоже ранило. Узнала она об этом утром. А ночью, после боя, опять шли, еще дальше углублялись в лес. Андрей шел на своих костылях рядом с нею. Хрипел от натуги, материл немцев, но старался не отставать. И от помощи отказывался. Только когда становилось совсем невмоготу, просил ее надергать еще мха и подсунуть ему под мышки — тот, что раньше надергала, опять вывалился, а костыли, проклятые, больно трут. Каждый раз, когда она нагибалась за мхом, сильнее кружилась голова. Казалось, они бредут по очень большому кругу, кружат по этому огромному лесу и никак не могут выбраться из него… Когда стало светать, остановились на привал. Женя увидела, что у старшего лейтенанта левая рука неумело обмотана. Видно, сам. И подвесил ее на ремень. — Товари