— Ох, ты просто невозможен, — вздохнула Инджи. — Ну как можно добиться от тебя хоть какого-нибудь смысла?
— Сегодня его было полно! — воскликнул Джонти. — Урок истины, кружка чая и…
— Вот ключ от Перьевого Дворца. — Инджи порылась в рюкзачке и протянула ему тяжелый ключ. — Я понимаю, почему ты не хочешь там жить.
— Слишком много теней, — согласился Джонти. — Ты на них наткнулась. Здесь ветер ежедневно сдувает все прочь, как свежее дыхание, из ущелья вниз, в город. Здесь нет никаких воспоминаний, и это самое главное.
Инджи сделала глоток.
— А теперь расскажи мне про Меерласта и Ирэн. Историю любви — вот что я хочу услышать. Не про войну, не про золото и не про перья, только про их любовь.
— Ага, — протянул Джонти и вытянул вперед ноги. — Она была принцессой, и Меерласт любил ее так страстно, что это смущало весь город. Он расхаживал везде, и шея у него была красной от страсти, он собирал цветы вдоль заборов приусадебных участков и нес их Ирэн Лэмпэк в Перьевой Дворец. Он засыпал ее подарками, он нанимал скрипачей, чтобы они играли для нее. Он нанимал художников, и они рисовали ее, и есть множество старинных фотографий, сделанных лучшими фотографами, работавшими в индустрии моды. Он был значительно старше, чем она, и, понимаешь, все это попахивало безумием: старый петух, влюбившийся отчаяннее, чем кто-либо когда-либо. Он светился любовью от макушки до пят, и люди говорили, что даже его деревянная нога была от страсти кроваво-красной!
Вообще-то сначала Меерласт влюбился в мир моды и нарядов. И вот из этого мира, словно по подиуму, Ирэн Лэмпэк и выскользнула к нему. Обожая ее, он обожал дух времени. Меерласт был одурманен своей эпохой, а Ирэн Лэмпэк олицетворяла ее. Стоит только взглянуть на ее фотографии.
Джонти подлил чая из небольшого жестяного чайника. Инджи обратила внимание, как изящно он держал чайную ложечку своей тяжелой рукой, сильными пальцами скульптора.
— Эта любовь, как и многие другие, расцвела на контрастах. Он был мужчиной величественных жестов; Ирэн была нежнее, более осторожной, можно даже сказать, замкнутой. Он был из Африки, она с Востока. Он был еще и европейцем — хотя в жилах его матери, Сары Бруин, текла кровь Молоев, Меерласт считал себя европейцем, мировым путешественником и потомком гугенотов со стороны отца, гугенота Вилье. Мать он считал второстепенной, робкую, как мышка, Сару Бруин, зачатую Вильямом Гёрдом, исследователем…
— И художником…
— Точно! От союза Вильяма Гёрда и дочери Энсина Молоя, уцелевшего после кораблекрушения, Титти Ксэм, женщины-бушменки, про чьих предков говорят, что они зимовали в пещере там, наверху, а потом направлялись на зеленые пастбища.
— Но Меерласт решил, что будет белым, он мог себе это позволить. С самого начала он мыслил широко, и когда появились страусы, пришел его корабль, если можно так выразиться.
Инджи кинула на Джонти пронзительный взгляд.
— А черная повозка, запряженная быками?
— Единственный трофей, который достался от нее моей семье — это горе. — Джонти ответил так грубо, что она вздрогнула. Он протянул руку и ласково прикоснулся к ней. — Извини. — И вздохнул. — Да, иногда по ночам, как говорят жители Эденвилля, все еще можно увидеть черную повозку, запряженную быками, по дороге в Кару Убийц. Она никогда не останавливается. В золоте заключена неугомонность, и оно никогда не приносит покоя.
— А дома моды?
Джонти негромко присвистнул.
— Трудно поверить, как производство дамских шляп, сначала такое скромное, можно сказать, хобби, внезапно выросло в большое дело. В те времена в Йерсоненд приезжал специальный поезд, чтобы забрать шляпы и перья. Иногда Меерласт с Ирэн больше времени проводили за океаном, чем здесь. Понимающие люди говорят, что они создали воплощение двадцатых годов — целая эпоха была создана в Перьевом Дворце.
— Здесь, в центре Кару!
Он засмеялся.
— Да, здесь, на краю Кару Убийц.
— А отношения Меерласта и Ирэн? Расскажи мне об их любви. — Инджи посмотрела на него сквозь длинные ресницы. Джонти снова засмеялся.
— Ты просто заманиваешь меня. — Он немного подумал. — Да, пожалуй, вот в чем тут было дело: влечение разных миров. И полные жизни дни перьевого бума. Люди жили шампанским и вечеринками. Фермеры в одночасье становились миллионерами, потому что в Европе перья просто рвали из рук. А Меерласт был в гуще всего этого: когда начался бум, его инфраструктура была в полной готовности. Он предвидел это. В этом отношении он был просто гением. Когда он покупал склады в Европе, люди думали, что он сошел с ума. А девять месяцев спустя на эти склады мчались все светила моды и все производители одежды. А здесь, в Перьевом Дворце, Ирэн и Меерласт сидели и проводили те прелестные, элегантные, иной раз рискованные штрихи, которые потом стали определять эпоху.