— Я думала, что это будет последняя война, — бормотала она, — когда англичане поставили буров на колени. Я думала, все кончилось, и нас ожидают лишь мирные годы. А теперь все началось сначала, и вот она снова здесь, и людей, как скотину, посылают в места, где им вовсе не хочется находиться, в точности, как меня, когда папаша адвоката Писториуса похитил меня из моего дома, этот фельдкорнет с рыжей бородой и сверкающими синими глазами.
— Вы только посмотрите, как храбро ведут себя эти молодые люди: гордая осанка и рукопожатие, да еще и глазки строят молоденьким женщинам на платформе. Но я, Сиела Педи, женщина, приехавшая в Йерсоненд верхом на быке, вижу по их глазам, что они на самом деле чувствуют.
Она смотрела на мрачные утесы Горы Немыслимой и не знала, что капитан Гёрд — человек, о котором она слышала в 1902 году, когда приехала сюда с повозкой золота, сидит на другой стороне платформы и рисует: капитан Гёрд, охотник и художник, путешественник, контрабандист, поклонник женщин кои; художник, чьи рисунки покупали аристократы и короли, сидит у дальнего конца пыхтящего паровоза, возле выстроившихся в ряд красных пожарных ведер. Его пальцы заляпаны краской, как радугой. Он сидит на трехногой табуретке. Перед ним установлен раскладной стол. За его спиной, скрестив руки на груди, стоит его проводник, Рогатка Ксэм, с пером на шляпе и таким выражением лица, словно он уже сказал, что с него довольно, нервы его на пределе и он не сможет больше мириться с буйными выходками капитана.
На столе перед капитаном выстроились маленькие бутылочки и кисти. Он рассматривал молодых итальянцев и паровоз, женщин, крутивших зонтики, и мужчин в сапогах. Он наклонялся над рисунком, потом снова смотрел вверх, следя взглядом за трубами и колесами паровоза и старательно вымеряя их в стремлении запечатлеть сцену.
Он перенес свою неугомонность и кочевые привычки из жизни в смерть; он все еще спешил запечатлеть все. Даже его конь беспокойно топал ногой. И там же, на раскаленном паровом котле черного паровоза, рядом с трубой, все еще выплевывающей клубы дыма, с удобством расположился ангел, расслабив и слегка раскинув большие крылья и наблюдая за этой сценой. Он то и дело ловил блох у себя в перьях, а из-под его ягодиц стекала на изгиб паровозного котла тонкая белая струйка.
Бабуля Сиела так пристально следила за Большим Карелом Бергом, потому что была из одной эпохи с его отцом, Меерластом Бергом, и его матерью, Ирэн Лэмпэк, красавицей, индонезийской манекенщицей и модисткой. Да, казалось, словно крупный костяк Меерласта Берга вернулся под широкополую шляпу его сына. Большой Карел стоял на обеих ногах, в то время как его отец потерял одну и хромал на искусственной, но широкие плечи были те же самые, и роскошные волосы, и посадка головы; жесты были такими же напыщенными, а голос — таким же громким. Но и утонченность матери, Ирэн Лэмпэк, тоже проявилась в Большом Кареле. Это сразу было заметно по тому, как он слегка склонял голову, разговаривая с кем-нибудь; как он здоровался с каждым, пожимая руку, и останавливался для беседы, отдавая человеку все свое внимание. Это заметно было и по его профилю: изящно вырезанным губам и восточным векам.
Бабуля Сиела угадывала в Большом Кареле и беспокойность Меерласта; она знала, что под необузданными жестами скрывается боль. Как и его умерший отец, он потратит всю свою жизнь на поиски воды, чтобы напоить иссохшие места внутри себя.
Невидимый капитан Гёрд склонился над работой. Он вдохнул резкий запах краски, сумев запечатлеть образ коренастого Марио Сальвиати, поднявшего над головой камень. Он был блестящего золотого цвета — того же оттенка, что пропитал ангела, которого он уже нарисовал на черном паровом двигателе.
Золото, думала бабушка Сиела Педи. Золото — всегда золото.
Вода, конечно; и страусиные перья; но в конце концов все возвращается к неуловимому золоту.
Когда она повернулась и увидела, что все уже уходят, во рту у нее появился горький привкус. Стол члена магистрата убрали, служащие складывали списки распределения в портфель, перед станцией набирали обороты моторы автомобилей, констебли разрешили своим лошадям напиться из красных пожарных ведер.
Черная тень ангела скользнула по платформе, по освещенной солнцем дороге и исчезла, когда паровоз постепенно набрал скорость. Машинисту пришлось встать на специальный поворотный круг, и паровую машину с громким шумом и шипением пара перецепили в конец состава. Теперь ее нос смотрел в сторону Кейптауна, и шумные правительственные солдаты быстро загружались в поезд, располагались с удобствами в пустых вагонах и бурно махали руками начальнику станции.