И люди шептались: «Уж лучше бы он вместо скульптур выманил из-под земли потерянное золото». Но долгое молчание и страх, сопутствовавший им на протяжении долгих лет, удерживали их от того, чтобы напрямую высказать все это скульптору с рыжим «конским хвостом».
— Шизофреник, — шепнул коллега на ушко Инджи Фридландер, когда та собиралась в долгое путешествие в Йерсоненд.
Речь шла о Джонти Джеке, художнике, о котором толком никто ничего не знал. Инджи расчесала пальцами свои длинные золотистые волосы, повернулась к коллеге флорентийским профилем и заявила:
— Если в искусстве нет сумасшествия, нечего им и заниматься. Только посмотри на эти политически корректные холсты на стенах. В канун нового тысячелетия необходимо, чтобы для нас рисовали хоть несколько безумцев под кайфом…
Инджи раздраженно прибралась у себя на столе, подшила кипу документов: колонки цифр, подробно отражавших расходы на развлечения министров и чиновников, которые, вырядившись в смокинги и превосходные галстуки, приходили на очередную скучную выставку; сметы по ремонту крыши, которая обязательно протекала во время сильных зимних гроз, когда на Столовой Горе дули порывистые ветра и хлестали дожди, сотрясая музей; бесконечные переписки с художниками, приходившими в бешенство от того, что их работы не выставлялись в Национальном Собрании. Она с облегчением вышла из музея, пересекла площадь с идеально подстриженными газонами, прошла мимо фонтана, искрящегося под утренним солнцем, протолкалась через толпу играющих ребятишек и стаи что-то клюющих, хлопающих крыльями голубей, и подошла к своему желтому «Пежо»-универсалу с уже прицепленным к нему трейлером.
Министр, улыбаясь, просил ее привезти в музей «радужное искусство» — «чтобы отпраздновать чудеса свободы», но что-то радуги не попадались на долгом пути, предпринятом Инджи Фридландер, бывшей некоторым образом недостаточно зрелой для своей работы — то ли слишком молода, то ли слишком цинична. Перегруженные микроавтобусы неосторожно вливались в транспортный поток, покидавший город. По обочинам дороги щипали траву овцы и козы, машины проносились мимо в опасной близости от пасущихся животных.
Но в конце концов поток машин поредел. Инджи выехала из городской сутолоки. Вокруг нее разворачивался живописный пейзаж, походивший на медленно открывающийся кулак. Ее иссушал стресс городской жизни — постоянная опасность вооруженного ограбления, нападения, боязнь морального разложения. А здесь, на виноградниках, покрывших склоны, сменялись нежные краски, ветерок овевал равнины, перед машиной неспешно пролетали стайки птиц.
Инджи один раз остановилась, чтобы купить гроздь винограда в небольшом придорожном ларьке, взяла виноградину большим и указательным пальцами, понюхала ее, потом медленно, задумчиво откусила половину.
Трейлер был под завязку загружен пенорезиной и одеялами, чтобы укутать знаменитую скульптуру, которую почти никто не видел, но которая, тем не менее, уже заняла особое место в воображении каждого художественного эксперта. А когда в Кейптауне узнают, что называется она «Спотыкающийся Водяной», интерес неизмеримо возрастет. Музеи почти всегда покупали работы по слухам, отчаянно стремясь поймать новый дух сегодняшнего дня, отчаянно пытаясь сохранить свою значимость в условиях безжалостных прорех культурного бюджета правительства.
Когда Инджи миновала виноградники и вокруг нее развернулись бесконечные равнины Кару, она запела. Инджи опустила окна и увидела себя словно со стороны: молодая женщина ближе к тридцати, среднего роста, с карими глазами и светлыми волосами, струящимися на ветру, за рулем слегка подержанного, шокирующе желтого «Пежо»-универсала, едет далеко-далеко сквозь ландшафт, где скальные напластования у холмов походят на коричневые волны, находящиеся в непрестанном движении, неугомонные и вздымающиеся. В сотне метров от машины вскочило на ноги и помчалось прочь стадо газелей, изящных, как балерины.
Под «Summertime» Джорджа Гершвина, льющуюся из магнитофона, Инджи Фридландер свернула с гудронового шоссе. Ее предупреждали, что гравийка, ведущая в Йерсоненд, может оказаться ухабистой, но никакие предупреждения не могли подготовить человека к тому отрезку дороги, по которому ей пришлось ехать. Тяжелые автобусы продавили глубокие колеи на каждом повороте, а кое-где жесткий, утрамбованный гравий блестел, будто его залили гудроном. Были участки, где рыхлая, песчаная поверхность дрожала и выгибалась под слоем тонкой пыли. Трейлер — специально удлиненный для музейных надобностей — рискованно раскачивался из стороны в сторону.