Я все еще люблю ее, понял Джонти Джек, потому и сижу здесь, глядя на нее. Но он решил давным-давно, задолго до того, как поселился здесь, что любовь несовместима с жизнью без компромиссов. Любовь требует столько компромиссов, что в них можно потерять себя. Любовь требует своего рода жертвенности, которая противоречит самой сути созидательности — импульсивности и эгоизму. Ты должен выбрать, решил Джонти много лет назад, любовь или искусство.
Именно поэтому он сознательно сопротивлялся запаху пота Инджи, когда она поднялась на Кейв Гордж с порозовевшими щеками и остановилась перед домом. Возможно, сегодня она опять придет. Джонти знал, что может очаровать ее. Он покорит ее беседой и соблазнит во время прогулки по горам. Он разбудит ее подавленное стремление созидать и заставит ее расцвести. Он возьмет ее руку в свою и будет рисовать на ней воображаемые линии, или попросит ее посмотреть ему в глаза, чтобы увидеть цвета и текстуру, о которых она давно забыла.
По тому, как она говорила и смотрела, Джонти понял, что она готова полюбить — мужчину, группу людей, или город, или прошлое. Инджи Фридландер, осенило его, стремилась к убежищу, к тому, чтобы принадлежать кому-нибудь. Она искала родину, и ее любопытство было тревожной просьбой о праве на жизнь. Сможет ли она обрести дом здесь? Что сможет рассказать ей город и его история? Какие уроки извлечет она отсюда, ослепленная своей любовью к жизни?
Джонти улыбнулся, увидев, как она скользнула в тень, под крышу перед пабом. Инджи собиралась поговорить со «Смотри Глубже», этим неисправимым сплетником. Он знал это. И он, Джонти почувствовал себя обделенным. Ревность! — подумал он, поворачиваясь опять к Спотыкающемуся Водяному и куску дерева у его ног. Держись своих обрубков, предостерег он себя.
— Вода, золото и перья, — сказал Меерласт Берг тем днем 1901 года рыжебородому фельдкорнету, сидевшему напротив. Они сидели в кабинете Перьевого Дворца и пили бренди из эффектных боландских кубков, покручивая жидкость в бокалах и препираясь. — В Йерсоненде всегда будут три главных идеи.
Фельдкорнет Писториус с удивлением смотрел, как Меерласт отстегнул свою искусственную ногу из слоновой кости и велел слуге принести простой деревянный протез.
— Этот, — показал с усмешкой Меерласт, пристегнув деревянную ногу, пока слуга убирал слоновую кость в специальный ящик, — гораздо удобнее, чем слоновий бивень. Тот просто выглядит шикарнее. Я надеваю его, когда иду куда-нибудь. — Потом поднял бокал с бренди и воскликнул: — Будем здоровы!
Фельдкорнет кивнул и осмотрелся. Дом для этой части света был просто исключительным. Он напоминал вычурные усадьбы на винодельческих фермах юго-западного Кейпа. А вот меблировка и украшения были необычными. Скажем, вот этот сундук точно родом не из этой страны, подумал Писториус. И горько задумался: пока мы сражались с британцами в северных республиках, пока наши жены и дети умирали в концентрационных лагерях, эти ублюдки накачивались в Колонии бренди.
Но прежде, чем застарелая горечь взяла над ним верх, его переполнила усталость и безрадостное, гложущее чувство, что все оказалось напрасным: бесконечные блуждания по равнинам, скот, который они время от времени воровали, когда начинали умирать от голода, мучения при строительстве плотов, на которых они переправляли повозку через реки во время сезона дождей, постоянные поиски предателей и имперских верноподданных, и, разумеется, Сиела верхом на быке — Сиела, Жена Для Каждого, как они называли ее.
И все время, все время то ощущение в желудке, которое напоминало ему, что маленький пальчик никуда не делся, лежит у него во внутренностях, как капля горькой желчи, и всегда будет там, как наказание за день, когда он отвернулся от христианского Бога и стал искать помощи чернокожей знахарки-колдуньи.
О, как много ночей пролежал он около повозки, думая о маленьком мальчике, чьей ручкой это было! Исключительно хрупкая ручка, выглядевшая там, среди крупинок соли, почти живой — до того, как он завернул ее в шкуру горного кролика и отнес сангоме.
— Ты, должно быть, очень устал, фельдкорнет, — заметил Меерласт Берг.
— Нет, нет. Я просто думаю о моих людях там, снаружи.
— О них позаботятся. — Меерласт подлил каждому еще бренди. Пробили высокие старинные часы, и он заговорил снова. — Мы всегда будем жаждать воды. — Он взглянул на тихого, подавленного мужчину перед собой и решил поддразнить его. — Теперь, когда вы так любезно привезли нам золото, страусиная промышленность будет, конечно, очень быстро развиваться по окончании войны.