Но в Дростди она больше ни о чем не спрашивала, потому что первый же ее невинный вопрос о матери Матушки и об отношениях между Бергами и Писториусами был встречен ледяным молчанием. Служанки в кухне отворачивались, утыкались носами в кастрюли или яростно начинали начищать серебро. Датские доги удирали на улицу, а генерал отделывался сердитыми неопределенными звуками.
Матушка сидела и мечтала в эркере, выходившем в сад, на дубы, и бормотала что-то о своем ангеле-хранителе и о Благословенной Деве Марии. Поэтому Инджи искала других помощников. Но, зашнуровывая утром ботинки, смазывая руки и лицо солнцезащитным кремом и забрасывая рюкзак за спину, она прежде всего задавала себе вопрос, витавший на границе ее сознания с тех пор, как она, прикасаясь кончиками пальцев к чисто выбритым щекам Марио Сальвиати, вглядывалась в его лишенное выражения лицо, которое могло быть высечено из камня, а потом побито дождями и ветрами.
Этот вопрос, который — она понимала — был полубезумным, все же оставался обоснованным: неужели ты, глупая девчонка, влюбилась в старого, старого мужчину? В слепого? Ты, живущая тем, что другие люди вызывают с помощью цветов и образов? Ты ведь сама художница, Инджи Фридландер — и тебя привлекает человек, живущий в темноте, без красок, в ночи? Ты, которая не может пойти на горную прогулку без плеера, которая всегда окружена звуками и вздохами ветра — так почему ты влюбилась в безмолвие, в свою противоположность?
Где оканчиваются сочувствие и жалость, где начинается любовь? Где заканчивается любопытство к этому городу с его скрытыми тайнами и начинается влечение к одному из его обитателей? Разве это не простое олицетворение тайн, которые ты пытаешься разгадать? Она распекала себя с каждым взмахом щетки для волос.
Сегодня ее волосы трещали от электричества, трепеща от возбуждения ждущего ее дня. Факс, который она собиралась отправить в Кейптаун, скомканный лежал на туалетном столике.
Все сделалось таким далеким: Столовая Гора, оживленные улицы, музей и картины, вставленные в рамы, ее стол с компьютером, кипы почты и финансовых книг, факс, и сплетни об искусстве, и перехватывание денег в коридорах. А здесь, думала Инджи, так яростно расчесываясь, что кожа на голове порозовела, есть светло-вишневая бугенвиллея, и павлиньи хвосты, которые свешиваются с беседки, как водопад глаз, фонтан, от которого веет прохладой и мхом, и рыбки, мелькающие под солнечным блеском воды.
Здесь пахнет виноградом, гниющим на плитках внутреннего дворика, и вода из разбрызгивателей протягивается большими, изящными арками под дубами; и датские доги — если взять их с собой на прогулку, они трусят рядом счастливо и легко, иногда переходя на галоп, если унюхают что-нибудь интересное впереди.
И подъездная дорожка Дростди с ее соснами, образующими над головой свод, с запахом сосновых иголок и смолы; сотни голубей, которые воркуют, укрывшись от солнца; запахи с полей — пахнет землей, которую перевернул плуг; здесь тракторы и дружелюбные работники, которые опираются на лопаты, чтобы помахать ей, когда она проходит мимо.
Ей нравилась белая уличная пыль, казавшаяся прохладной по утрам, но безжалостно запекавшаяся под солнцем к одиннадцати часам и излучавшая жаркие волны к полудню, так что Гора Немыслимая кажется черной, а ее скалы — жестокими и темными, а небо наливается синевой, которой больше нигде не найти.
Ей нравилась праздность на веранде лавочника, и парочка бездельников, прибредавших каждое утро из Эденвилля, чтобы околачиваться там, время от времени перебираясь в тень у конторы адвоката Писториуса вслед за солнцем — все равно их приятели ожидали там консультации. Ей нравились запахи и шум перед магазином: влажный запах сахара, запах муки, и парафина, и табака, лязг старомодной кассы, покупательницы, бережно завязывающие сдачу в косынки и выходящие на веранду, чтобы отдышаться там немного, а потом вернуться обратно в магазин и сделать еще какую-нибудь небольшую покупку.
И пустынная железнодорожная станция, где Инджи иной раз садилась на скамейку на платформе, представляя себе прибытие поезда с юными военнопленными. Она воображала оживленных загорелых молодых итальянцев, наспех сколоченные скамейки с сидящими на них горожанами и фермерами, слышала свисток паровоза, опережающий появление поезда.
А все те события, что произошли здесь за долгие годы! — думала Инджи. Но воспоминания сделались такими потрепанными и обветшалыми, их разметал ветер. Страстные желания и надежды, ревность и предательство: вот какие слова возникали в голове Инджи, когда она шагала вверх по Дороге Вильяма Гёрда, энное количество раз мимо Маленьких Ручек, с наушниками в ушах, а волосы ее развевались на ветру.