- Так сразу не расскажешь. Из окружения Пушкина. Да Бог с ней! - Игорь снова попытался поцеловать Марину; она приподняла плечо, защищаясь. - Ну чего ты?
- Не сейчас.
- Слушай, давай поженимся. Мне надоело прятаться по кустам, скрываться. Я тебя очень люблю, ты себе не представляешь - как.
Марина улыбалась.
- Чего ты смеёшься? Я, честное слово, вот руку отсеки, не смогу без тебя и дня. И часа.
- Нет-нет-нет...
- В Питере у меня квартира, дедова квартира, но записана на меня. Я работу найду. Мне в библиотеке предлагали... Там в подвалах сундуки не разобранные... Описания составлять. Платить будут полную ставку.
- Ну, если полную...
- Я после универа туда часа на четыре-пять, а потом с тобой...
- Со мной что?
- Выходи за меня! - угрожающе проговорил Игорь. - А то я пойду к твоим родителям и буду просить руки и сердца по традициям прошлых веков! Или по традиции Кавказа: невесту надо вначале украсть.
- Ах, как романтично!
Игорь начал ласкать девушку, целуя ей шейку и горлышко. Она уже не уворачивалась, а, жмурясь, подставляла. Каким-то образом - ну, кто бы мог подумать каким! - лифчик расстегнулся, и губы Игоря заскользили всё ниже и ниже.
- Кто-то идёт... - прошептала Марина и натянула бретельки на плечи.
Игорь, в совершенно туманном состоянии, проговорил:
- Да провались они...
- Пора-пора-пора...
- Я сейчас лопну.
Марина опять засмеялась.
- Не сегодня.
Она снова закуталась в пляжную простыню и стала протискиваться в высоких зарослях крапивы.
- Ау! Ты где? - закричала она.
Игорь с рычанием вырвал несколько стеблей крапивы и стал хлестать себя по спине. Потом рванулся сквозь стену зарослей, которые ошпаривали его как рухнувший демократический централизм - снизу доверху и сверху донизу.
- Ты рехнулся, что ли? - с испугом спросила Марина.
В вечереющем небе они вернулись в Носово. Навстречу им двигались родители Марины. Отец катил подпрыгивающую на грунтовых кочках инвалидную коляску с девушкой-дауницей. "Дураки и дороги, - с неприязнью подумал Игорь. - "Голова Мышлаевского была привлекательна красотой давней, настоящей породы и вырождения", - вспомнил Игорь "Белую гвардию". Однако Мышлаевскому было далеко до Марининой сестры: девушка была инвалидом первой группы. Спина у Игоря, ноги, руки чесались и покраснели. Казалось, что и уши тоже. Ягодицы, по крайней мере, чесались невыносимо.
- Ты где пропадала? - спросила мать строго. - Мы из-за тебя в Петровское не поехали.
- А там, между прочим, сегодня экскурсию вёл сам Сергей Степанович, - губы отца Марины были пухленькими, "бантиком", словно он держал во рту вишенку; и губы эти были обижены весьма.
- В следующий раз сходите, подумаешь, - легкомысленно отмахнулась Марина; наклонившись над сестрой, она чмокнула её в жирную щёчку.
- Когда - в следующий раз? Ему почти девяносто! Другого раза может не случится вообще! - с пафосом возвысила голос мать. - Я уже не говорю о его подвиге: немощный, старик-калека, инвалид войны, жертвует своим здоровьем...
- Молодой человек, - обратились алые бантики в сторону Игоря. - Я вас настоятельно прошу оставить нашу дочь.
- В конце концов, мне нужна моя фотография с Гейченко для занятий. Личностное отношение к Пушкину просто необходимо проявить на лекциях.
- Ваши прогулки дурно влияют на атмосферу нашей семьи.
"И путешествие в Опочку, и фортепьяно вечерком, - подумал Игорь. - Ах, какой я аморальный!"
Они шли вдоль центральной улицы Носово. Улица, тёплая летним воздухом и пустынная, наполняла этот воздух вечерним запахом резеды и тополиных листьев. Лишь чья-то "Лада-Самара" с тонированными стёклами чуждо нарушала умиротворенный пейзаж. Если бы не её голубой цвет на фоне серых изб и пыльной дороги, Игорь бы не обратил внимание на машину. "Где-то я её уже видел, - подумал он, - это голубое "зубило"..."
- Дом Ганнибалов! - продолжала причитать мама. - Герой Социалистического труда! Лауреат!
"Ограбил две области, чтоб все эти декорации построить... - возражал мысленно Игорь. - Теперь в этом заповеднике ничего нет: ни производства, ни сельского хозяйства - Пушкин же! заповедник же! Мужики все спились, в лопухах с утра ваяются. Что только ни пьют! Всех разорил".
- Я, собственно... - начал было Игорь.
- Я тебя прошу, - перебила его Марина, прикоснувшись к руке. - Не надо.
- Да я не о том. Если хотите, я свожу вас в Тригорское, в Михайловское, в Святогорский монастырь. Попрошу у соседа "москвич".
- Ну, зачем, юноша, нам Святогорский монастырь?
- Так как же?.. Там же...
- Оставьте. Открыток накупили - в каждом киоске пачками продают. Мы сюда загорать приехали, дочку оздоровить на свежем воздухе.
- А вы с Мариной гуляете днями. А молоко у бабы Насти мы должны по вечерам вот с коляской таскаться брать! - губы папы вели какой-то самостоятельный образ жизни: они шевелились, даже когда он молчал, и производили впечатление слюнявости.
- И лишаете меня важного дидактического материала!
- Давайте ваши банки, я схожу к бабе Насте. Где её дом?
- Идите уже, идите.
Игорь шёл пешком по тропке напрямки через лесок в соседние Дедовцы. Не хотелось никого встречать на дороге, да и вечер падал стремительно с неба на землю. Кожа чесалась везде: ступни в сандалиях-плетёнках, ноги, живот и спина. Болела даже шея и кожа лица. Кажется, поднялась температура. "Я ехал прочь: иные сны... Душе влюблённой грустно было... Она завтра с утра пойдёт на мостик купаться. Там и встречу - поговорить до конца. Я же не пацан, чтоб так динамить. Я же серьёзно".
3
В леске, несмотря на позднее для прогулок вечернее время, кто-то был. Сквозь чёрные стволы пробивался слабый свет, слышны были негромкие голоса. "Что за ерунда? Опять хиппи голые пляски устраивают?" Но не слышно было треска сучьев в костре, и не раздавался присущий в таких случаях запах огня и дыма.
И поляна была не поляна, а какое-то дачное место. "Куда это я забрёл? И откуда здесь солнце?" Свет был не солнечный, а рассеянный, как в фотоателье. Он шёл отовсюду, а не сверху. Женщины, одетые в платья девятнадцатого века, сидели и расхаживали с кисейными зонтиками. Стояли офицеры и несколько штатских.
- Как вам, сударыня, показалась Асенкова в роли Керубино?
- Ах, князь Пётр Андреевич, - отвечала рыжеволосая красавица с мягкой романской певучестью в голосе, - я ушла после первого действия. Стоило этой травести появиться на сцене, как сразу какая-то молодёжь устроила le tapage. Хлопали ей где надо и не надо при каждой реплике! У меня разболелась голова...
- Это возмутительно! Как пускают их в храм Мельпомены! - какой-то длинноногий попрыгунчик во фраке хотел понравиться всем сразу.
- И что обидно - буквально под нашей ложей!
- Я подам записку Леонтию Васильевичу с предложением учредить специальную театральную охрану... - начал было попрыгунчик, но на него посмотрели так, что он понял: начальника этого департамента упоминать здесь моветон.
- Но асанже им сделал Пушкин так, что они умолкли, - заметил высокий Пётр Андреевич, протирая свои круглые очки.
- Да, господа, я сидел как раз за креслами, - трескучим баритоном сказал уланский полковник. - Они обозвали его дураком за то, что равнодушен к спектаклю и Асенковой.