Бал-маскарад был в разгаре. Катя в маске кружилась в танце среди других масок. Когда танец закончился, кавалер подвёл её к креслам.
— Благодарю нас, сиятельная незнакомка. Могу ли я надеяться и ещё на один танец?
— Я запишу вас, маска.
Подошла Сильвия, её невестка. Она тоже в маске. Её сопровождали двое гусар в масках. Катин кавалер отошёл.
— Милая, — сказала Сильвия, — позволь тебе представить этих прелестных незнакомцев. Оба отменно танцуют, оба ужасно остроумны, и, надо полагать, оба молоды и красивы.
— И оба восхищены, — подхватил первый гусар, обращаясь к Кате, — как вы танцуете.
— И оба надеются, — сказал второй гусар Кате, — что вы окажете им честь в следующем катильоне.
— Сразу двум? — засмеялась Катя.
— Мы бросим жребий, — сказал первый гусар. — И тот, кто вытянет его...
— Будет смотреть, — подхватил второй гусар, — как мы с вами танцуем.
Катя снова засмеялась.
Заиграла музыка. Второй гусар предложил Кате руку. Она встала.
— А это ваш выигрыш, — сказал второй гусар Сильвии, кивнув на товарища. — Надеюсь, он тоже окажется счастливым.
Катя танцевала среди масок. Из-за балюстрады за ней наблюдал Александр. Он был тоже в маске, но его невозможно было не узнать — по костюму, росту и бакенбардам. И по тому пространству, которое оставалось свободным вокруг него. Рядом с ним стоял Рылеев, он был без маски.
— Ты бы, Александр Михайлович, — обратился Александр к Рылееву, — надел маску. А то ты совершенно меня разоблачаешь.
— Не могу, Ваше величество. В маске кругозор сужен, видно только то, что перед носом. А я на службе.
Мимо них проплыла в танце Катя. Александр проводил её восхищенным взглядом, потом сказал Рылееву:
— Ну коль ты служишь тут, так скажи, кто вон с той маской танцует? — он показал глазами на Катиного кавалера.
— Судя по мундиру...
— Узнай. И вели ему брать уроки танцев. А то он ей все ноги отдавит...
Катя сидела в кресле одна, обмахиваясь веером. Убедившись, что никого вокруг нет, сняла маску, стала и ею обмахиваться — другой рукой. Рядом с ней опустилась в кресло молодая женщина, её маска была поднята на лоб.
— Вы одна? Можно присесть? — спросила она Катю.
— Конечно. Жарко, — Катя помахала маской.
— Неудивительно, вы столько танцуете.
— Я бы ещё могла, да...
— Боятся, — то ли утвердительно, то ли вопросительно сказала Катина соседка.
— Меня? — удивилась Катя.
— Ну... Не совсем вас. Извините, я не должна так говорить, мы совсем незнакомы.
— А я вас знаю. Вы — мадемуазель Шебеко.
— Вы угадали, княжна.
— Ну так зачем чиниться. Давайте просто: Варя — Катя. Ладно?
— Ладно, Катя.
— И на «ты» — хочешь?
— Хочу, Катя.
— Забавная ты, Варя.
— Я не забавная, я просто старше вас. Тебя... Старшие всегда кажутся забавными.
— Ой, ну ты просто как мой брат — тоже всё меня за девочку почитает.
— А ты уже... — Варя многозначительно замолчала. Видя, что Катя вспыхнула, добавила миролюбиво: — Не сердись, но это все знают.
— Что знают? — Катя отодвинулась от неё.
— То самое. Из-за чего вокруг тебя... Никто не осмеливается. Боятся твоего покровителя. — Катя уставилась в мол. Ты не сердись на меня.
— Я не сержусь. Я просто...
— Я понимаю, я очень хорошо понимаю, что ты чувствуешь. Когда такое — и счастье, и тайна — распирает грудь, хочется с кем-то поделиться, но страшно, нельзя, и оттого счастье кажется неполным, чего-то в нём не хватает сочувствия ли, зависти ли, понимания, наконец, и вдеть человека, которому можно доверить эту тайну, и не видишь его, боишься ошибиться, а когда он вдруг появляется подле, пугаешься его и хочешь бежать, и ругаешь себя, что позволяешь ему быть фамильярным с тобой, и не знаешь, как сделать, чтоб тот человек забыл твою доверчивость — не в словах, нет, во взгляде, в мыслях, которые можно прочесть... Так?
Катя долго молчала, потом тихо спросила:
— Откуда вы знаете всё?
— Я же сказала, я старше, Катенька. Много старше. Тебе двадцать? На семь лет. Я всё это уже давно прошла, не ты первая, не ты последняя.
— Прошла?
— А ты думаешь то, что с тобой случилось... никогда ни с кем?..
— И ты тоже? — Катя вдруг ахнула. — С ним?! — шёпотом, почти беззвучно спросила она.
— С ним? — Варя рассмеялась. — Ну ты, право, дитя. Успокойся, нет, не с ним. Но царская семья большая. Милостей на всех хватает.
— Варя...
— Да?
— А говорят... Я слышала, что он... раньше... Даже моя родственница дальняя — Александра Сергеевна Долгорукова... Это правда?
— А тебе как лучше? Чтоб правда? Или чтоб неправда?
— Как это — как лучше?
— Ну чего ты хочешь больше: быть спокойной или, напротив, горячиться ревностью.
— Я не знаю. Я как-то не думала. Ревность? Нет, я боюсь, я не хочу.
— Ну вот и решили, и, значит, не было ничего. Ты единственная. Кроме, конечно... — она многозначительно замолчала.
— Она... Мне сказали, меня назначают её фрейлиной.
— Да? И тебя тоже? Поздравляю.
— Почему тоже?
— Да так, не обращай внимания. Мы же решили — ничего не было.
— Ну ты представляешь, как же я... перед ней...
— Как все. Ещё подружитесь. Обычно все, к кому Государь благоволил... ну, ну... просто слегка флиртовал, вполне невинно, — все они сначала принимались в штыки, а потом становились в очень даже нежных отношениях.
— Как же это может быть?
— Наверное, общность вкусов, Катенька. Ты когда представляешься?
— Послезавтра.
Мария Александровна сидела в глубоком кресле — прямая, не касаясь спинки. Перед ней стояла Катя.
— Присядьте, княжна, — тихим голосом сказала императрица. Катя присела на краешек кресла. — Вы здесь будете жить?
— Если Ваше императорское величество не будет против... Я живу с братом и хотела бы оставаться там.
— Понятно. Отчего же против. К тому же в Зимнем фрейлинские комнаты, по-моему, все заняты. Хотя жизнь в городе не так удобна для вас, особенно в дни вашего дежурства. Ну, да я постараюсь не очень вас обременять. У вас, очевидно, есть ведь и своя жизнь. Вся эта придворная мишура и блеск — всё это проходит, а наше назначение иметь семью, детей... У вас есть жених?
— Нет... Да...
— Кто же он, если не секрет?
— Мы пока... Я обещала никому...
— Да? Даже императрице?
— Простите, Ваше величество, я обещала.
— Что же он так боится огласки? Это неестественно.
— Он... У него обстоятельства... Его родители против.
— Чем же вы им не угодили, милая? Молода, красива, — императрица произнесла это, глядя мимо Кати. — Государь говорил, вы хорошо танцуете. Он в этом знает толк.
— Спасибо, Ваше величество.
— Что же вы меня благодарите, благодарите Государя...
Катя, забившись в угол дивана, плакала. Александр пытался её утешить, но она упорно отворачивалась от него.
— Зачем ты... замом ты хотел этого, — судорожно, толчками, говорила она. — Это так унизительно... Она знает... знает...
— Да что ты, Катенька, поверь, она даже не догадывается.
— Знает, я видела, я чувствовала — как цедила сквозь зубы, как смотрела, словно на какую-то...
— Катюша, родная, ну успокойся, прошу тебя. Ты всё придумала, тебе показалось, — он попытался обнять её.