А ещё вспоминаю, как отец брился опасной бритвой «Золинген», как правил её на кожаном ремне, как дрожал над ней, чтобы не потерять или не испортить, и никому из сельчан не давал попользоваться, хотя просьбы такие возникали. Это был единственный трофей, который он привёз с войны и очень им дорожил. И то! Такой штуки не было ни у кого в округе. Да что я! Он ведь и до сих пор ею пользуется.
Снятие излишней растительности с морды лица закончено. Возвращаюсь в комнату и достаю с книжной полки неизвестно кому принадлежащий учебник, на обложке которого написано: «Сопротивление материалов. Кинасошвили Р. С. Москва. Гостехиздат. 1957 год». Восхищаюсь в очередной раз, как долго этой книге удалось прожить в экстремальных условиях нашей общаги и не сгинуть. Впрочем, при столь отпугивающем названии это может быть и не очень уж удивительно. Открываю обложку и (какой пассаж!) достаю из внутренней ниши драгоценность — флакон «Шипра».
Тайник сделан не мной. У меня бы рука не поднялась на такое кощунство. Книга мне досталась в уже кастрированном виде в качестве приданого к комнате. Кто знает, может быть ею пользовался какой-нибудь шпион, проживавший здесь инкогнито в наивной надежде выяснить у непонятных русских тайну оружия со странным названием «Yorsh», который, по утверждению специалистов, валит с ног лучше пулемёта? Возвращаясь из своих трудных поисков, он прятал в недрах «Сопромата» свой чёрный пистолет и даже не запирал дверь комнаты на ключ — тайну схрона никто не был в состоянии постичь.
Был ли шпион, не было ли, кто знает? Может и был, и тайну «ерша» познал, и сам пал его жертвой, а потому не стал возвращаться на свою шпионскую родину, сдал пистолет на переработку во «Вторчермет» за двадцать копеек и работает сейчас дворником в надежде получить отдельное служебное жильё. А в недрах полезной книги я держу теперь дефицитный одеколон.
Щедро лью в пригоршню изумрудную жидкость (до колпачков-распылителей ещё не додумались) и почти умываюсь ею, слегка приплясывая от мучительного удовольствия. Дух у «Шипра» густой, тяжёлый. В воздухе сразу повисает (как там у Булгакова?) запах парикмахерской. Конечно всё наоборот, это не одеколон пахнет парикмахерской, а парикмахерская одеколоном. И ещё похожим образом пахнут магазины, в которых на стенах при входе висят блистающие зеркалами короба на манер фибровых чемоданов. Бросишь в специальную прорезь «пятнашку», и тебя обдаст облаком одеколонной пыли из развальцованной трубочки в верху этого чудо-ящика. Только успевай крутить башкой, чтобы максимально употребить на себя отмеренную порцию благоухания. А потом ходи по магазину, источая флюиды аромата и собственной важности.
В своём будущем я часто вспоминал «Шипр», и мне почему-то казалось, что это лучший одеколон в мире. И ещё «Красная Москва». Я пробовал заказывать на «Озоне» эти обонятельные признаки старой эпохи, но сразу понял, что кроме названия от прошлого в них не осталось ничего. И вот теперь, имея возможность использовать, так сказать, оригинальный продукт, я вынужден признать, что и он далёк от того идеала, каким представлялся мне в своих воспоминаниях. Пожалуй, мечтание о недостижимом милее, чем сам объект мечтаний, и прав Фазиль Искандер со своим «праздником ожидания праздника».
Ёмко сказано. Можно считать законченным произведением. Почти как у Хэмингуэя с его «Продаются детские ботиночки, неношеные». Самый короткий рассказ. Правда, говорят, что это и не старина Хэм придумал, но это ведь и не важно. Кто-то же слова эти произнёс в первый раз. И поразил своей глубиной и трагизмом. И никому ничего не требовалось дополнительно объяснять. И так всё понятно. А вот для многих людей из моего будущего заложенный в этих простых словах смысл оказался недосягаемым. До сих пор помню некоторые комментарии на полях Интернета, типа: аффтар ты про што?