Я думаю о моей матери, которая медленно угасает в своей постели. Горечь от несправедливости подступает к моему горлу, как желчь. Несправедливо, что ее постигла такая участь, после всего, что ей пришлось пережить.
После всего, что мы совершили.
В кустах хрустит ветка, заставляя меня замереть. Но это всего лишь олень, его белый хвост мелькает в лунном свете, когда он убегает в безопасное место, чтобы переждать надвигающуюся непогоду. Я выдыхаю, сжимая пальцы, и сдерживаю порыв схватиться за нож, висящий на поясе.
Нельзя терять бдительность. Парни считают меня параноиком, но они не знают, что я видел. Они не знают, что нас ждет. Я молюсь, чтобы они никогда этого не узнали.
Но у молитв есть свой срок годности.
Заставляю себя двигаться вперед, по утоптанной тропе через лес. Быстро собираются тучи, закрывая луну и звезды, ветер резкий и холодный, как будто летит вниз с горы.
Я так погружен в свои мысли, что почти не замечаю свет в окне дома Обри. Почти.
Останавливаюсь на краю леса, наблюдая. Она движется за тонкими шторами, ее силуэт освещен теплым светом лампы. На мгновение я позволяю себе представить, каково это было бы — быть там с ней. Прогнать холод с ее кожи своими руками, губами. Погрузиться в ее мягкое и теплое тело и забыть обо всем, хоть на время. Не помню, когда я в последний раз хорошо трахался, забывал все свои заботы.
Но забыться — это роскошь, которую я не могу себе позволить. Не тогда, когда за мной по пятам гонятся призраки прошлого, а долги душат мою шею, словно удавка.
В моей голове всплывает лицо Маркуса, самодовольное и злобное. Воспоминание о нашем последнем разговоре оставляет во рту привкус меди, острый и неприятный.
«Ты у меня в долгу, МакГроу», — сказал он, выпуская мне в лицо клубы сигарного дыма, от сигар, которые я ему подарил в знак доброй воли. «А я всегда взимаю свои долги. Тем или иным способом».
Отрываю свой взгляд от окна Обри, испытывая отвращение к самому себе. Я не в том положении, чтобы предложить ей что-либо, кроме новых проблем. Как бы сильно я не хотел секса.
И, да поможет мне Господь, я этого хочу.
Заставляю себя идти дальше, прочь от искушения и обратно к суровой реальности предстоящей работы. Нужно проверить снаряжение, если мы собираемся в горы, наметить новые маршруты. Тысячи мелочей, которые могут сыграть решающую роль между жизнью и смертью в Сьеррах. Не говоря уже о том, чтобы убедиться, что здесь всё готово к надвигающемуся шторму.
Наконец, возвращаюсь к амбару, где меня ждет Элай, его лицо кажется мрачным в свете фонарей.
Он идет рядом со мной, наше дыхание видно в холодном воздухе.
— Ты уверен, босс? — спрашивает он тихо. — Возьмем ее туда с собой?
Мне не нужно спрашивать, кого он имеет в виду.
— Она хорошо платит. Нам нужны деньги. Мне нужны деньги.
— Я понимаю. Но деньги мало что значат, если ты мертв.
Я бросаю на него резкий взгляд.
— Я не собираюсь умирать. И ты тоже.
— Никто не собирается умирать, — он пинает камень, и тот катится в темноту. — Но эти горы… они умеют менять планы, не так ли? А если мы что-то найдем…
— Мы ничего не найдем, — рычу я. — Прошло три года. Не будет никаких следов ее сестры. Мы поднимемся туда, доберемся до хижины Бенсона и развернемся. Она увидит, что это тупик. Мы вернемся сюда, я получу свои деньги, а она попытается найти успокоение.
Значит, нам придется жить во лжи.
— Элай, я понимаю, тебе это не нравится, но я лгу почти всю свою жизнь. И каждую минуту, работая на этом ранчо, ты тоже живешь во лжи.
Некоторое время мы идем молча, слышен лишь хруст под ботинками. Впереди виднеется конюшня, как огромная громада на фоне ночного неба.
— Все, кто приходит в горы, что-то ищут, — мой голос звучит грубее, чем я хотел. — Ты знаешь это. Ты видел это. Успокоение. Искупление. Выход.
Он смотрит на меня искоса.
— А ты что ищешь, Дженсен?
Я сжимаю челюсть, глядя прямо перед собой.
— Не ищу ничего, кроме способа сохранить то, что принадлежит мне.
Это правда, но это звучит как ложь. Потому что то, чего я действительно хочу, — это то, что я даже не могу выразить словами. То, чего я не позволял себе хотеть очень, очень долгое время.
Элай просто кивает, словно слышит все мои невысказанные слова.
— Ну, ради всех нас, я надеюсь, что ты это найдешь.
Мы доходим до конюшни, лошади неспокойно переступают копытами в своих стойлах, и ветер свистит сквозь щели. Я останавливаюсь, положив руку на дверь, и смотрю на горы. Они возвышаются в темноте, древние и непостижимые. Хранят свои секреты в глубоких ущельях. Хранят свою историю в крови.
9
—
ОБРИ
Кошмар приходит, как всегда. Обрывками. Кровь, вопли, ослепительно белый снег.
Бегу сквозь чащу высохших деревьев, будто они костлявыми пальцами царапают моё лицо и руки. Тяжело дышу, и каждый выдох отзывается в груди визгливой болью — это страх.
Кто-то преследует меня.
Кто-то голодный.
Корень предательски обвивается вокруг моей ноги, и я лечу в сугроб. Снег ледяной, он пробирает меня до костей, как холод из могилы.
Вскакиваю, но слишком поздно. Оно наваливается на меня, рычит, обнажая зубы и когти, и смотрит белыми, слепыми глазами.
Нет. Не оно.
Она.
Лейни.
Она крепко прижимает к груди младенца, завёрнутого в грязные тряпки, но он не издаёт ни звука, не шевелится. Только смотрит на меня, и в его глазах — бездонные провалы, а кожа серая и восковая.
Зубы Лейни клацают в дюймах от моего лица, брызжет черная слюна. Ее пальцы впиваются в мои руки, под ногтями — грязь, перемешанная… Или это не грязь? Пахнет железом.
Я кричу и брыкаюсь, пытаюсь вырваться. Но она нечеловечески сильна. Сильнее, чем всё живое на земле.
— Проклятье, — хрипит она, её голос — как треск ломающегося льда. — Тебе не сбежать, сестра. Не сбежать от этой жажды.
Я вцепляюсь в неё, в это мерзкое дитя, и пытаюсь оттолкнуть их. Но мои руки проваливаются в гнилую плоть, в отвратительную, сочащуюся жижу. Тошнотворный запах заполняет мои ноздри и рот.
Лейни бросается вперед, ее зубы смыкаются вокруг моей шеи. Я чувствую, как моя кожа трескается, чувствую, как льется кровь, окрашивая снег в багряный цвет.
А ребенок смотрит.
Неподвижный, холодный и все понимающий.
Его глаза цвета льда.
Я просыпаюсь с криком, сердце бешено колотится. На секунду я будто все еще там, в жутком, залитом кровью лесу.
Потом возвращается реальность. Мягкое одеяло, спутавшееся на ногах. Скрип старого домика. Вой ветра в карнизах, дребезжание оконных стекол.
Сажусь и откидываю со лба мокрые от пота волосы. Холодная и влажная пижама липнет к спине.
Снаружи бушует шторм. Дрожащими ногами иду в гостиную и выглядываю в окно.
Мир утонул в белизне — снег! — деревья гнутся и качаются на ветру, словно пьяные. Сквозь снежную пелену едва проглядывает силуэт главного дома. Не слишком ли рано для снега? Успеет ли он растаять до нашего отъезда?
Дрожь пробирает меня, но она не от холода. Сон обвил меня, как паутина, липкий и удушающий. Мне нужен воздух. Нужно вдохнуть что-то, что не пахнет призрачной кровью.
Я приоткрываю окно, позволяя ветру развеять остатки ночного кошмара. Пахнет свежестью и чистотой. Обновлением. Даже этот холод кажется приятным, напоминая, что я проснулась и жива.
Я не решаюсь снова заснуть.
Закрываю окно, иду в ванную комнату и накидываю на пижаму теплый халат с вышитыми инициалами «МГ» на груди, такой же логотип я видела повсюду на этом ранчо. Беру бутылку виски и наливаю себе еще один стакан. Жгучая жидкость согревает изнутри, и я иду к камину. Если слишком боюсь заснуть, то лучшее, что могу сделать — развести огонь и напиться до бесчувствия.
Признаюсь, я скорее и правда городская штучка, и развести огонь для меня — непосильная задача. Выпив пару стаканов виски, решаю сдаться. Только несколько поленьев затлели, наполнив домик едким дымом.
Я направляюсь к двери, чтобы проветрить помещение, и немного спотыкаюсь, понимая, что пьяна гораздо больше, чем думала. Как только открываю дверь, меня обдает сильным порывом ветра, снег кружит вокруг, лишь слегка отрезвляя меня.
Надо закрыть дверь, не пускать стихию внутрь.
Но что-то меня останавливает.
Мне кажется, я слышу, как ветер шепчет мое имя.
Холод пробегает по спине, но он не от снега.
Этот шепот… он похож на голос Лейни.
Трясу головой, рукой непроизвольно сжимая дверную ручку. Я просто пьяна. Просто пьяна, и остатки ночного кошмара не дают мне покоя. Но это был всего лишь сон, а это реальность, и никакой Лейни не может быть там, в этой буре.
«Но что, если это не так?» — шепчет мне внутренний голос. «Что, если она там?»