— Что там?
— Здесь что-то не так, — его голос становится сосредоточенным, как у профессионала. Это уже не тот мужчина, который целовал меня двадцать минут назад.
Я опускаюсь на колени рядом с ним, пытаясь разглядеть, что он увидел, наши плечи почти соприкасаются.
— Животное?
— Нет, — он указывает на что-то, что для меня выглядит как обычная земля. — Видишь, как лежат сосновые иголки? Слишком аккуратно. Кто-то пытался замести следы.
— Давно?
Он внимательно осматривает лесную подстилку, будто видит что-то, что недоступно моему взгляду.
— Сложно сказать. Но следы ведут от тропы в сторону скал.
Я смотрю в том направлении, куда он показывает. Небольшой гранитный хребет возвышается над склоном холма, примерно в полумиле от нас.
— Возможно, ничего особенного, — говорит он, но уже идет в ту сторону быстрым, решительным шагом. — Но стоит проверить.
Я следую за ним, стараясь не смотреть на то, как перекатываются мышцы его спины под рубашкой, стараясь сосредоточиться на цели нашей поездки. На Лейни. А не на том, что Дженсен МакГроу пахнет сосной, речной водой и чем-то диким, неуловимым.
— Думаешь, это может быть связано с Лейни? — спрашиваю я, стараясь идти в ногу с ним.
— Не-а, — отвечает он. — Но мы разбили лагерь здесь прошлой ночью, поэтому стоит проверить, не было ли здесь кого-то еще… поблизости.
Я заметила, он всегда осторожен, не питает меня ложными надеждами. Никогда не обещает того, чего не сможет выполнить. Это должно вызывать больше доверия. Но вместо этого я задаюсь вопросом: в чем еще он так осторожен?
Тропа, по которой идет Дженсен, едва видна, скорее он чувствует ее, чем видит. Не понимаю, как ему это удается, но нельзя не заметить его сосредоточенность и внимание к деталям, которые я бы просто не заметила.
— Смотри, — говорит он после нескольких минут молчания. — Полемониум.
Мое сердце замирает, а затем начинает бешено колотиться от увиденного. Группа сине-фиолетовых цветов колышется на ветру, прижавшись к гранитной скале, к которой мы направлялись. Они нежные, но крепкие, те дикие цветы, которые выживают в суровых альпийских условиях, где мало что еще растет.
— Лейни их любила, — шепчу я, прижимая руки к груди, словно пытаясь удержать сердце внутри, и меня захлестывает грусть.
Дженсен поворачивается ко мне, нахмурив брови. — Неужели?
— С самого детства. Папа однажды взял нас в поход возле горы Шаста, и там были целые поля этих цветов. Она называла их своими «горными друзьями», — от воспоминания у меня в горле появляется ком. — Она даже пыталась выращивать их дома, но они не прижились.
Он смотрит на цветы, потом на меня, и в его взгляде не прочитать, что он думает.
— Полемониум в естественных условиях растет только выше трех тысяч метров. Мы находимся недостаточно высоко. Они не должны здесь быть.
— Что ты хочешь сказать?
— Кто-то посадил. Недавно. Они не успели укорениться, чтобы размножаться сами.
Я подхожу ближе к нежным синим бутонам, мои пальцы слегка дрожат, когда я тянусь, чтобы коснуться одного из них. — Ты думаешь… — начинаю я, и моя надежда становится почти осязаемой. — Лейни могла посадить их три года назад?
— Не знаю, — говорит он. — Мог кто угодно.
Невысказанный вопрос повисает между нами. Если не Лейни, то кто? И почему ее любимые цветы здесь, сейчас?
Дженсен поднимает взгляд на скалу.
— Давай осмотрим эти камни. Похоже, там кто-то мог укрыться.
Я следую за ним, когда он обходит гранитную скалу. С дальней стороны, скрытой от главной тропы, скалы образуют естественную нишу. Защищенная от ветра, она могла бы стать неплохим местом для лагеря.
— Здесь кто-то был, — говорит Дженсен, указывая на небольшой, тщательно обустроенный костер. — Несколько раз.
Он действует с отработанной эффективностью, осматривая каждый дюйм этого места. Я смотрю на его руки — те самые руки, которые рисовали огненные следы на моей коже, теперь осторожно сметают сосновые иголки, переворачивают обгоревшие камни, читают истории, которые я не могу увидеть.
— Дженсен, — зову я, заметив что-то, застрявшее в трещине между двумя валунами. — Здесь что-то есть.
Он оказывается рядом со мной в мгновение ока, его близость вызывает прилив тепла, несмотря на серьезность момента. Осторожно он извлекает предмет.
Плетеный кожаный браслет, который делают в летних лагерях и на ярмарках ремесел. Простые коричневые шнурки с амулетом, маленьким металлическим диском с выгравированной горной вершиной.
У меня перехватывает дыхание.
— Это… это моей сестры.
Дженсен молча отдает его мне, наблюдая, как я переворачиваю его в ладони. Кожа полопалась, но сохранилась в целости и сохранности.
Но сейчас, когда я держу его в руках, я не уверена.
— Он выглядит точно так же, как тот, что я подарила ей на шестнадцатый день рождения, — говорю почти шепотом. — Я купила его, потому что она любила горы. Она носила его постоянно… а потом перестала. Я думала, она его потеряла.
Только я почти уверена, что металл был золотым, а не серебряным, а на амулете было две горные вершины, а не одна.
Дженсен смотрит мне в глаза, и я вижу в них… тревогу? Сочувствие?
— Обри…
— Может быть, она была здесь, — мой голос звучит увереннее, во мне нарастает убежденность. — Разве это не слишком большое совпадение? Это было ее особое место, Дженсен. Она выбрала это место. Она посадила эти цветы.
Он не спорит, но я чувствую его сомнение. Я знаю, о чем он думает. Я вижу только то, что хочу видеть.
И он, вероятно, прав.
— Вопрос в том, зачем прятать браслет таким образом?
Я провожу большим пальцем по амулету.
— Может быть, она не прятала. Может быть, он сломался и упал. Или…
— Или кто-то другой положил его туда, — заканчивает Дженсен за меня.
Эта мысль посылает неприятный холодок по моей спине, несмотря на теплый день. Я осматриваю небольшую поляну, пытаясь увидеть ее глазами Лейни — уединенное место в дикой природе, место, где можно соединиться со своей одержимостью. Место, где никто не услышит ее крик.
Адам сделал это?
Адам убил ее и попытался скрыть улики?
Я пытаюсь посмотреть по-другому.
Как на место преступления.
Дженсен идет вглубь пещеры, где темнее.
— Здесь что-то еще есть.
Я иду за ним, пряча найденный браслет в карман. В полумраке я вижу на стене какие-то отметки, рисунки и что-то похожее на зарубки. Одни более старые, другие совсем свежие.
— Может, это записи группы Доннера, — тихо говорит Дженсен. — Некоторые из этих отметок совпадают с теми, что были найдены в местах их стоянок, где они вели счет дням. Но вот эти… — он указывает пальцем на свежие царапины, не касаясь камня. — Им не больше пяти лет.
Зарубки сгруппированы, некоторые перечеркнуты, другие нет. Под ними странные символы, геометрические узоры, которые повторяются.
— Что это значит? — спрашиваю я.
Дженсен сжимает челюсти.
— Трудно сказать. Может, кто-то проводил здесь исследования. Или это историческая реконструкция. Или…
— Или что?
Он колеблется.
— Группа Доннера занималась не только выживанием. Ходили слухи… легенды о том, что с ними произошло. О том, кем они стали.
— Ты говоришь о каннибализме? — я слышала эту историю от Лейни.
— Местные племена говорили, что употреблять в пищу человеческое мясо — это табу. Что это меняет человека. Не только духовно и морально, но и физически, — его голос становится тише, почти благоговейным. — Говорят, что у гор есть сила… что они сохраняют то, что должно быть потеряно, и превращают то, что не должно меняться.
Поднимается ветер, по коже бегут мурашки. В гроте вдруг становится тесно и темно, словно мы в ловушке.
— Говорят, там был младенец, — продолжает Дженсен. — Джозефина МакАлистер. Ее мать, Амелия МакАлистер, умерла. О родах никто не знал, а семья МакАлистеров отдалилась от остальных, построив свой дом в миле от них. Они стали подозрительными, набожными. Может, из-за каннибализма, может, из-за внутренних ссор. Но ходили слухи, что младенец выжил. Спасатели нашли его, но девушка, которая его отдала, была слишком юна, чтобы быть матерью и не говорила им, чей это ребенок, а только то, что это Джозефина, хотя люди вскоре это выяснили. Прежде чем они успели помочь ей, она убежала в лес и больше не появлялась.
Я вспоминаю свой сон.
Младенец на руках у Лейни.
Глаза того же цвета, что и у лошади.
— Так и не смогли доказать, что Джозефина была дочерью Амелии МакАлистер, — продолжает он, — хотя, похоже, девушкой, которая отдала ребенка, могла быть Нора, ее племянница. Как бы там ни было, ходят легенды, что ребенок никогда не был нормальным. Он был травмирован вещами, которые ни один ребенок не должен помнить.