— А если они этого не захотят? — спрашивает Обри, кивнув в сторону преследователей.
— Тогда посмотрим, насколько сильно они этого не захотят, — отвечаю, похлопав по прикладу винтовки. Просто бравада. Оружие не спасло от Хэнка. Рэд, возможно, мертв. Неужели я зря разбил ему голову? Если они нападут все разом, у нас не будет ни единого шанса.
Снег усиливается, температура падает. Ветер пронизывает насквозь. Элай стонет, его лицо пылает жаром, несмотря на холод.
Слева раздается треск. Сломалась ветка под тяжестью снега.
Не успеваем среагировать — из леса вырываются двое. Движутся с неестественной скоростью, больше не желая оставаться в тени. Пересекают поляну в мгновение ока, их голубые глаза устремлены на нас. Оскаленные зубы, словно в предвкушении пира.
Гарри встает на дыбы, бьет нападавших передними копытами, а потом резко опускается и пытается скинуть их задними. Я успеваю увидеть, как он попадает одному из этих существ в голову, как раз в тот момент, когда оно собиралось напасть сзади, но облегчение длится недолго — Коул теряет равновесие и стаскивает меня с собой.
Но Коул кричит — другое существо хватает его, а Обри пытается удержать Джеопарди от бегства. Хотел бы я, чтобы она убежала, спаслась с Элаем и оставила меня здесь.
Но она целится из пистолета, удерживая Элая. Она стреляет дважды в существо, которое держит Коула, один выстрел за другим, звук разносится эхом по горам. Существо дергается, пуля попадает ему в плечо, брызжет темная жидкость, но это его не останавливает.
Я обегаю Джеопарди и прицеливаюсь, пока Коул пытается встать, хватаясь за нож на поясе, его пистолет лежит в снегу рядом.
— Беги! — кричу я ему, нажимая на курок, и пуля попадает существу в грудь. Но только злит его.
Коул успевает сделать пару шагов, как из леса вылетает другая тварь и сбивает его с ног. Набрасывается на него мгновенно, образуя клубок бледных конечностей и щелкающих зубов. Крик Коула режет уши, отчаянный, как у забиваемой свиньи. Потом — хрип и тишина.
Мои пули его уже не спасут.
Ничто не спасет.
— Надо ему помочь! — вопит Обри, пытаясь удержать Джеопарди.
— Нельзя, — говорю я. Кровь хлещет во все стороны. Рука Коула поднимается из-под тел, сжимая нож. Потом ее затягивают обратно. — Он — наша приманка.
Одним движением хватаю луку седла, подсаживаюсь на спину Джеопарди за Элаем. Джеопарди протестует, но выхода нет.
— Вперед! — ору я, и Джеопарди срывается в галоп, несмотря на коварный снег. Твари, не занятые Коулом, продолжают сопровождать нас, направляют нас туда, куда им нужно. Но мы быстрее.
В конце концов, мы отрываемся от них, хотя я знаю, что это ненадолго.
Мы едем в мертвой тишине. Только тяжелое дыхание Джеопарди и стук копыт по снегу. Крики Коула до сих пор звучат в ушах, яркая кровь на снегу стоит перед глазами, как бы я ни старался забыть этот ужас.
Еще один умер. Еще одна жизнь забрана этими горами, голодом, таящимся в тени.
Смотрю на Элая через плечо Обри. Он лежит неподвижно, лишь слегка покачиваясь в седле. Я знаю, что скоро потеряю и его. Стараюсь не думать об этом, иначе просто сойду с ума от безнадежности.
Я потеряю не только Элая. Я могу потерять Обри.
И тогда мне не выжить.
Буря усиливается, снег застилает глаза. Холод пробирает до костей. Ноги онемели, руки не чувствуют тепла куртки Обри.
— Там, — говорю я, показывая на темное пятно впереди. — Кажется, это домик.
Мы подгоняем Джеопарди. Пятно превращается в хижину, прижатую к скале. Старая, потрепанная, но крепкая. Каменный фундамент, толстые стены, крутая крыша, чтобы снег не скапливался. Хижина зверолова, построенная во времена золотой лихорадки, убежище для охотников и туристов.
Сейчас это наш последний шанс.
— Мне не нравится, — шепчет Обри, стуча зубами от холода. — Что если это ловушка?
— У нас нет выбора. Элаю нужно тепло, буря усиливается. Еще немного, и мы замерзнем, — Обри трясет всем телом.
Мы спешиваемся и, поддерживая Элая, направляемся к хижине. Джеопарди остается стоять в снегу, от него поднимается пар.
Дверь обледенела, но не заперта. Открываем ее и попадаем в маленькую комнату. Камин, полки с припасами, узкая кровать под окном.
— Отнеси его туда, — говорю я и помогаю Обри дотащить Элая до двери. — Я разведу огонь.
Внутри жутко холодно. Изо рта вырывается пар. Нахожу все необходимое для разведения огня. Руки дрожат, но мне удается разжечь пламя.
— Нужно проверить Джеопарди, — говорю я, когда огонь разгорается. — Забери вещи.
Обри смотрит на меня усталым и полным печали взглядом.
— Будь осторожен, — шепчет она.
Холод бьет, как кувалдой. Ветер вбивает снег в кожу. Видимость нулевая. Джеопарди стоит на месте, опустив голову. Темный силуэт в белой мгле.
Сердце разрывается на части.
Я должен забрать его в хижину. Места немного, но мы бы как-нибудь разместились. Нужно защитить его от того, что бродит по лесу.
Но это невозможно. Они знают, что мы здесь. Джеопарди станет мишенью или, что еще хуже, рычагом давления.
— Прости, парень, — шепчу я, гладя его заиндевевшую гриву. — Мы с тобой столько пережили…
Решение приходит мгновенно, единственно верное. Снимаю седло, уздечку. Кладу под навес, чтобы хоть как-то защитить от непогоды. Забираю вещи. Джеопарди смотрит на меня умными глазами, словно понимает, что происходит.
— Тебе нужно уходить, — говорю ему, чувствуя, как зубы начинают стучать от холода. — Найди дорогу домой. Ты знаешь эти тропы лучше всего.
Глупо разговаривать с лошадью, но мы прошли вместе тысячи километров. Если кто и доберется до ранчо, так это он. Я верю.
Целую его в замерзший нос и шлепаю на прощание.
— Беги! — кричу ему. — Уходи! Возвращайся домой!
Он медлит лишь мгновение, а потом срывается в галоп. Исчезает в белой мгле. Ком подкатывает к горлу, но я не могу позволить себе слабость. Джеопарди больше, чем просто лошадь. Он друг и верный товарищ.
Надеюсь, я его еще увижу.
Вернувшись в хижину, вижу, что Обри промыла рану Элая и наложила свежую повязку. Жар не спадает, но кажется, ему стало немного легче. Он спит.
— Джеопарди? — спрашивает она, когда я захожу.
— Ушел, — коротко отвечаю я. — Я отпустил его.
Она кивает, понимая.
— Думаешь, он доберется до ранчо?
— Он знает дорогу, — говорю я, но уверенности нет. — Надеюсь, его кто-нибудь найдет. Может, какой-нибудь лыжник приютит. В любом случае…
Ему будет лучше, чем нам.
Наступает тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием Элая и потрескиванием огня. Снаружи бушует буря. Ветер воет, проникая в каждую щель. Огонь почти не греет, и мне становится страшно.
Когда опускается ночь, приходит еще более сильный холод. Несмотря на огонь, теперь горящий слабо, чтобы экономить дрова, температура в хижине опасно падает. На внутренней стороне окна образуется иней, кристаллические узоры распространяются по стеклу, как тянущиеся пальцы.
Обри сидит рядом со мной, закутавшись в куртку, дрожа, несмотря на все попытки скрыть это. Ее губы приобрели синеватый оттенок, пальцы неуклюжи от холода, когда она пытается согреть их.
— У тебя признаки переохлаждения, — тихо говорю я, не желая беспокоить Элая, который, наконец, крепко уснул.
— Я в порядке, — настаивает она, но легкая невнятность слов выдает ее.
— Ни черта не в порядке, — встаю и иду к рюкзаку. — Никто из нас. Надо согреться. Сейчас же. Иначе уснем и больше не проснемся.
Я достаю спальник, рассчитанный на суровые условия, но и его будет недостаточно. Один спальник. На одного.
— Нам придется делиться теплом, — говорю я и расстилаю спальник у камина. — Другого выхода нет.
Обри смотрит на меня, и я вижу в ее глазах ужас и осознание.
— Ты хочешь сказать…
— Раздевайся, — перебиваю. — И я тоже. В спальник. Голыми. Либо это, либо замерзнем до смерти к утру.
26
—
ОБРИ
Меня трясет.
Холод проник так глубоко в кости, что я не уверена, что когда-нибудь снова согреюсь. Все ощущается далеким, словно сквозь вату. Голос Дженсена доносится словно из-под толщи воды, настойчивый:
— Раздевайся.
Любого это заставит вздрогнуть.
Я смотрю на него, не понимая.
— Обри, — Дженсен появляется передо мной, руками держа мое лицо. Даже через оцепенение я чувствую его тепло. — Сосредоточься. Слушайся меня.
Я пытаюсь кивнуть, но мое тело, как чужое, не слушается.
— Нужно снять с тебя мокрую одежду. У огня ты не высохнешь быстро, — в его голосе лишь твердость, но в глазах прячется страх. — Давай.
Отдаленно я понимаю, что должна бы смутиться или сопротивляться, но это ощущение где-то очень далеко. К тому же, он видел меня и раньше, касался и целовал.