Я надеюсь, ты найдешь это, Обри. Прости, что я не рассказывала тебе о нашей семье, о МакАлистерах, о Джозефине. Я думала, что защищаю тебя. Может, я просто боялась, что ты посчитаешь меня такой же, как и маму. Но то, что преследовало ее, преследовало и меня, и преследует нас всех. Ты не убежишь от этого, пока не столкнешься.
Не побоишься.
Не укусишь.
Я люблю тебя, сестра. Всегда любила. Прости меня за то, кем я стала.
И если ты увидишь то, что когда-то было мной, — беги. Не раздумывай. Не оглядывайся. Просто беги.
Я так голодна.
На этом записи обрываются. Последняя страница вся в слезах, почерк неровный, словно писала женщина, которая едва себя контролирует.
Я прижимаю маленькую книгу к груди, слезы ручьем льются по лицу. После трех лет поисков, надежд и страхов — вот она, правда. Моя сестра не умерла. Случилось кое-что похуже.
Она трансформировалась. Стала одной из голодных.
А Адам… Адам не просто трансформировался, он принял это. Наслаждался этим. Стал лидером.
В конце концов Адам победил.
А Лейни проиграла.
Она все еще не освободилась от него.
— Мне очень жаль, Обри, — тихо говорит Дженсен, его рука ложится на мое плечо.
— Она знала, — сквозь слезы выговариваю я. — Она знала, что с ней происходит. В конце концов в ней еще оставалась человечность, чтобы написать это для меня.
— Она пыталась предупредить, — говорит Дженсен. — Защитить тебя даже тогда.
«Даже сейчас», — думаю я. Что, если она действительно послала маленького Нэйта?
Я вытираю слезы тыльной стороной ладони, пытаясь взять себя в руки.
— Из-за моей связи с Джозефиной, — говорю я, и кусочки пазла, наконец, складываются воедино. — Потому что я ее родственница.
Эхо разносится из глубины пещеры — не капля воды, не оседание камня, а что-то другое.
Что-то живое.
Движущееся сквозь тьму к нам.
— Нужно идти дальше, — срочно говорит Дженсен. Он берет документы и дневник и кладет их во внутренние карманы моей куртки. — Есть другой выход, — говорит Дженсен, хватая меня за руку. — Позади. Это наш единственный шанс.
Мы быстро продвигаемся к узкому проходу в дальней стене, луч фонарика безумно мечется по камням. Позади нас мягкие шаги эхом раздаются по полу пещеры — голодные входят в зал, который мы только что покинули.
Когда мы проскальзываем в меньший проход, раздается голос — не нечеловеческие рычания или ворчание, которые я стала ассоциировать с голодными, а настоящий голос. Искаженный, да, но знакомый. Знакомый до ужаса.
— Обри, — зовет женщица, голос хриплый и напряженный, как будто редко разговаривает.
Лейни.
Этого не может быть. Не после всего, что произошло. Не после того, как она сама подтвердила свое превращение. Я знаю, Нэйт говорил, что она жива. Что она одна из них.
Я колеблюсь, наполовину поворачиваясь, несмотря на то, что Дженсен отчаянно тянет меня за руку.
— Не надо, — шипит он. — Это ловушка. Что бы ни использовало ее голос, это больше не Лейни. Она сама тебе сказала.
Он прав. Я знаю, что он прав. Но притяжение этого голоса — голоса моей сестры — он сильнее моего желания выжить.
Она — причина, по которой я здесь.
Она была моей целью в жизни.
И что будет, когда ее не станет?
— Обри, пожалуйста, — умоляет Дженсен, сжимая мою руку сильнее. — Она предупредила тебя. Она только что предупредила тебя. Не оглядывайся. Просто беги.
Последние написанные слова Лейни эхом отдаются в моей голове, разрушая чары ее голоса, зовущего из темноты. С дрожащим вздохом я отворачиваюсь от звука, следуя за Дженсеном глубже в пещеру, подальше от того, что осталось от моей сестры.
Проход сужается еще больше. Едва хватает места для плеч, потолок низкий, и нам приходится пригибаться. Звук погони становится тише. Не знаю, действительно ли мы уходим от них или они просто позволяют нам зайти глубже.
— Куда мы идем? — спрашиваю я. От тесноты у меня начинается клаустрофобия.
— Я не знаю, — признается Дженсен. В его голосе слышно напряжение. — Но подальше от них, и это сейчас самое главное.
Но они могут загонять нас в тупик, в ловушку.
31
—
ДЖЕНСЕН
Луч моего фонаря пронзает тьму, высвечивая призрачные осколки древних пещерных стен. Обри идет впереди, ее фигура то появляется, то исчезает в густой тени. Она ищет выцарапанные на камне знаки — три параллельные линии, повторяющиеся снова и снова, словно навигационная система, ведущая нас в лабиринт горы.
— Это она, — шепчет Обри, в ее голосе — смесь благоговения и горькой правды. Она проводит рукой по грубой поверхности камня. — Лейни еще не полностью потеряла рассудок, когда чертила эти знаки.
Я молчу. Вижу, как ее плечи скованы напряжением, как она пытается бороться с обрушившимся на нее горем. Дневник — это подтверждение худших опасений: ее сестра превратилась в одно из тех… существ, одержимых голодом. И где-то здесь, в этой проклятой пещере, до сих пор бродит тень того, что когда-то было Лейни. Представляю, как в ней сейчас сталкиваются ненависть и любовь, страх и желание воссоединиться.
— Эти знаки свежее, — говорю я, рассматривая новые царапины. Они выглядят светлее, чем остальные, словно вырезаны совсем недавно. — Может быть, она оставила их после…
Я не могу закончить фразу. Не хочу напоминать ей о самом страшном: после превращения, после того, как голод взял верх над всем человеческим.
— После трансформации, — договаривает Обри, словно бросая вызов тьме. — Но зачем? Зачем оставлять след, если она больше не… она?
Знаки ведут нас по все более узким коридорам. Воздух становится плотным, как саван, давит на нас с каждой секундой. Кажется, что гора хочет нас раздавить.
И вдруг — выход в гигантский зал. Он настолько велик, что луч моего фонаря не пробивает кромешную тьму. От внезапного расширения пространства после узких проходов у меня кружится голова.
— Что за черт, — шепчет Обри. Ее голос тонет в зловещей тишине.
Постепенно я различаю очертания зала. Круглая площадка, а в центре — нечто вроде поселения. Грубые хижины, построенные из мусора, окружают кострище. Повсюду следы обитания: грязная одежда, самодельные инструменты из походного снаряжения, обрывки ткани, натянутые вместо перегородок.
— Они здесь живут, — говорю я. Внутри все сжимается от ужаса. — Не просто выживают. Живут.
Обри идет к ближайшей хижине, сделанной из обломков палаток и старой ткани. Она приседает и светит фонарем внутрь.
— Посмотри на это, — зовет она, ее голос полон напряжения.
Я подхожу к ней и заглядываю в небольшое пространство. Внутри лежат грязные одеяла и тряпье, аккуратно сложенные как кровать. Рядом с ней на плоском камне бережно разложены предметы: потускневший медальон, мужские часы с разбитым стеклом, детская пластиковая игрушка — лошадка, краска на которой почти стерлась.
Напоминает Дюка.
— Вещи, — тихо говорит Обри. — Сувениры.
— Или трофеи, — возражаю я, не в силах отбросить жуткую мысль. — Память о жертвах.
Она выпрямляется и осматривает поселение лучом фонаря.
— Это говорит о том, что у них есть разум. Нэйт или Лейни. Они сохранили человечность, чтобы строить убежища, собирать вещи, которые что-то для них значат.
— Может быть, это разные стадии, — предполагаю я, осматривая кучу туристического снаряжения — разорванные рюкзаки, ботинки, сломанные палки. — Чем дольше они гниют, тем больше у них просыпается память. Хэнк и Рэд — совсем новички. А эти… Нэйт называл их «первородные». Они — другие.
Может быть, с ними можно договориться.
Может быть, в этом наше спасение.
— Некоторые из этих вещей очень старые, — замечает Обри, поднимая ржавую флягу, похожая была у моего деда. — И посмотри сюда.
Она направляет луч фонаря в дальний конец зала. Там — совсем другая картина: примитивные хижины из веток и шкур, орудия из костей и камней. Древние артефакты, указывающие на то, что здесь жили поколения существ.
— Этого не может быть, — шепчу я, приседая у глиняного горшка, украшенного символами, напоминающими те, что оставила Лейни на стенах. — Группа Доннера погибла всего 175 лет назад. А этим вещам, кажется, тысячи лет.
— Может быть, этот голод жил здесь всегда, — говорит Обри. В ее голосе слышится отстраненность, как будто она пытается защитить себя от ужаса. — Что, если не только группа Доннера столкнулась с этим? Что, если это проклятие, или болезнь, всегда было в этих горах? И коренные жители знали об этом и сторонились этого места?
Я встаю, встревоженный этими словами. Но в глубине души я не удивлен.