Свет падает на нишу, и в полумраке я вижу движение. Кто-то сидит там, свернувшись калачиком, колени поджаты к груди, лицо спрятано за спутанными светлыми волосами.
Сердце на мгновение останавливается, а потом бешено колотится.
— Лейни? — шепчу я, и это имя звучит как молитва.
Гудение обрывается.
Фигура медленно, невыносимо медленно поднимает голову.
И я вижу ее.
Элейн Уэллс.
Моя сестра.
Ее лицо осунулось, скулы неестественно острые под бледной, почти прозрачной кожей. На коже, как реки на старой карте, проступают темные вены, отчетливо пульсирующие в такт сердцу. В глазах отражается неестественный синий отблеск, такой же, как у голодных, но я все еще узнаю их — тот же разрез, тот же умный взгляд.
Она изменилась, ее словно перекроили, но не до конца. Не как Хэнка или Рэда. В ней еще что-то осталось от прежней Лейни, что-то, запертое в этом промежуточном состоянии между человеком и… чем-то другим.
— Обри, — говорит она. Голос хриплый, но это точно ее голос. — Ты пришла.
У меня перехватывает дыхание. Три года поисков, надежды, которая почти умерла, кошмаров и вины — все это ради этого невероятного момента встречи.
— Лейни, — шепчу я, и голос дрожит. — О, Лейни. Я нашла тебя. Я наконец-то тебя нашла.
Она встает, и в этом движении есть что-то одновременно знакомое и чужое. Слишком быстро, слишком легко для той сестры, которую я помню. При свете фонаря я вижу и другие перемены: ее ногти стали длинными, острыми, как когти, зубы кажутся слишком большими, когда она приоткрывает рот, осанка изменилась, как будто ее позвоночник перестроили.
Но это она.
Все еще она.
— Не надо было приходить, — говорит она. В ее голосе нет злости, только глубокая, невыразимая печаль. — Здесь опасно. Я оставила дневник, чтобы ты поняла. Чтобы ты перестала меня искать.
— Я должна была, — отвечаю я, заставляя себя стоять на месте, хотя каждая клеточка тела кричит: «Беги!».
Потому что это она… и нет.
— Я не могла тебя бросить, — добавляю я. — Не зная, что с тобой.
На ее лице появляется болезненная улыбка, обнажая слишком острые зубы.
— Ты всегда защищала. Всегда хотела исправить то, что сломано. Ты совсем не изменилась, Обри.
Я делаю неуверенный шаг вперед, потом еще один. Лейни не двигается, она смотрит на меня своими светящимися глазами, позволяя подойти ближе. Когда я оказываюсь совсем рядом, протягиваю дрожащую руку, не решаясь прикоснуться к коже.
— Можно…?
Ты меня укусишь?
А может, я и не буду против.
Она кивает, все еще улыбаясь этой печальной улыбкой.
Я осторожно касаюсь пальцами ее щеки, наполовину ожидая, что она окажется чужой, неправильной. Но это просто кожа — холодная, да, холоднее, чем должна быть, но все еще человеческая.
Лицо моей сестры под моей ладонью.
— Что с тобой случилось? — шепчу я, слезы застилают глаза. — Дневник не объяснил всего. Как ты… ты? Другие ребята, которых я видела… они изменились полностью. Они потеряли себя. Но ты…
Лейни отступает, моя рука соскальзывает с ее щеки. Она подходит к плоскому камню и садится, приглашая меня сесть рядом. Я сажусь, оставив небольшое расстояние между нами, не заглушив до конца сигнал тревоги, который звучит в голове.
— Я больше не я, — тихо говорит она. — Уже нет. Не совсем. Голод всегда здесь, Обри. Всегда грызет меня изнутри, требует, чтобы его накормили. Иногда он берет верх. Иногда я теряю себя, — она смотрит на свои руки, на длинные ногти, поблескивающие в свете фонаря. — Это особый голод. Я могу есть. Птиц, крыс, кроликов… Я могу наполнить желудок, но голод остается. Желание того, что мне действительно нужно, не исчезает. Но я могу с этим справляться лучше, чем другие. Хотя бы иногда.
— Из-за нашей крови, — говорю я, и вдруг все становится на свои места. — Потому что мы потомки Джозефины МакАлистер.
Она кивает, и на ее лице мелькает удивление.
— Ты знаешь об этом?
— Нэйт приходил, — объясняю я. — Я прочитала твой дневник. И, конечно, Дженсен.
— Дженсен, — повторяет она и хмурится. — Дженсен МакГроу. Ковбой. Он жив? Он выжил?
— Да. Он здесь со мной. Я наняла его, чтобы найти тебя, но нас разделил обвал, — я бросаю взгляд на проход, из которого вышла, и думаю о том, где он сейчас, в безопасности ли. — Лейни, что случилось три года назад? Записи в дневнике внезапно оборвались. Там только сказано, что ты меняешься, что Адам меняется.
При имени Адама ее словно передергивает — реакция говорит сама за себя.
— Адам никогда не был тем, кем казался, — резко говорит она. — Он всегда пытался меня контролировать. Когда я начала изучать историю нашей семьи, когда узнала о связи с МакАлистерами, с этими горами, он пытался меня остановить. Говорил, что я одержима, что я схожу с ума.
— Как мама, — тихо добавляю я.
— Как мама, — соглашается она, и в ее глазах мелькает боль. — Никому не нравится слышать, что ты сумасшедший. Но я не слушала. Он был лишь временным явлением в моей жизни, полной потребности. И тогда он изменил тактику. Решил поехать со мной в горы. Я думала, что он наконец-то меня поддерживает, но на самом деле он просто хотел контролировать меня, следить за тем, что я делаю.
Она встает и начинает ходить по пещере — движения стали слишком плавными, нечеловеческими.
— Мы наняли Дженсена в качестве проводника. Он был… добрым. Понимающим. Не считал меня сумасшедшей, когда я рассказывала о семейной связи, о снах. Он будто понимал меня, а это было редкостью, — уголок ее губ трогает слабая улыбка. — Он мне нравился.
В груди поднимается сложное чувство — ревность, собственничество? Я отгоняю его и сосредотачиваюсь на ее рассказе.
— Что случилось потом?
— Мы нашли вход в пещеры. Дженсен предупредил нас, чтобы мы не заходили слишком глубоко, но я хотела. Адам настоял, чтобы пойти со мной, несмотря на все предостережения, — ее лицо темнеет от воспоминаний. — Мы изучали пещеры несколько часов, когда столкнулись с ними. С голодными. Мы пытались убежать, но их было слишком много, а проходы — слишком запутанными.
Она останавливается и обхватывает себя руками, словно ей холодно.
— Адама укусили первым. Я видела это своими глазами: как он менялся, как голод захватил его. Но вместо того, чтобы напасть на тех, кто нас окружил, он набросился на меня. На собственную девушку, — ее голос слегка дрожит. — Хотя, чего тут удивляться? Он и раньше был не лучше. Он укусил меня за плечо, за шею… Я думала, что умру.
Я вспоминаю Рэда, Хэнка и Коула.
— Но ты не изменилась, как они, — говорю я. — Не до конца. Ты не потеряла себя.
— Кровь МакАлистеров… она делает нас другими. Превращение идет медленнее, не так необратимо. Я могу бороться с этим, контролировать себя… Иногда. Но не всегда, — она смотрит своими синими глазами. — Мама тоже могла с этим справляться. Я думаю, что ее приступы… это и была борьба с голодом. Лекарства не лечили, они просто приглушали голод. Никто не воспринимал ее всерьез. Так всегда, да?
Эти слова ранят меня. Все эти годы я наблюдала, как мама сходит с ума, думая, что это шизофрения, психоз. А она просто боролась с проклятием.
— Почему она нам не рассказала? — спрашиваю я, и старая боль поднимается во мне.
— Ты бы поверила? — тихо спрашивает Лейни. — Кто бы поверил? Даже если она была психически больна, это было удобно — заткнуть ее и спрятать подальше. Никто не хочет слушать о нашей травме. Никому не нужна правда.
— А что с Адамом? — спрашиваю я. Мне нужно знать все.
Лицо Лейни каменеет, в ее глазах появляется страх.
— Адам отдал себя превращению целиком. Он наслаждался этим. Голод сделал его сильнее, злее… А он и раньше не отличался добротой. Теперь он их вожак. Он управляет голодными, как стаей волков.
— Значит, это он нас вел сюда? — догадываюсь я.
— Да, — она берет мои руки в свои, и я ощущаю ее ледяную кожу. — Он все еще хочет меня, Обри. Хочет, чтобы я отдалась голоду, чтобы стала его… парой. У него остался разум, скорее всего, потому что он выпил мою кровь в самом начале. Когда я сопротивляюсь, он приходит в ярость. Он наказывает меня за это. Снова и снова, — она замолкает на мгновение. — Он до сих пор жаждет моей крови. Он хочет забрать мою силу.
Я смотрю на ее руки и замечаю шрамы, которых раньше не видела. Следы насилия, жестокости. Ярость захлестывает меня.
— Я убью его, — говорю я, и это не пустые слова. — За все, что он с тобой сделал.
Лейни качает головой, и на ее губах появляется грустная улыбка.
— Ты не сможешь. Сейчас он слишком силен, слишком защищен. И… — она замолкает, в ее голосе звучит обреченность. — Я не знаю, как долго смогу сопротивляться. Голод становится сильнее с каждым днем. Иногда я теряю счет времени, дни, недели… Прихожу в себя вся в крови и не помню, что натворила.