…Спустя много лет, семью Сэмуайса посетило несчастье, любимая жена Элизабет скоропостижно скончалась от неведомой простуды и Ян Хорн остался один, в своём огромном и совершенно пустом особняке. Царствуя на пепелище разрушенных судеб и довольствуясь тем, что всё именно так, как он хотел. В одиночестве, нелюдимым бирюком, он посматривал на свой огромный портрет в проходном холле и уже больше не чувствовал такой гордости, когда впервые вошёл в него победителем и хозяином. Он долго думал, как обезопасить себя от восстания рвущихся из-под его власти крестьян, ведь старость теперь брала верх над ним самим, и он решил, что поделив две оставшиеся деревни между двумя сводными братьями Нилом и Биллом переложит часть ответственность на двух молодых племянниками. За всеми этими хлопотами, могущественный и теперь уже практически не боеспособный отец совершенно не заметил во время воздвижения баррикад, что его родная дочка всё больше и больше отдалялась от него. Теряясь где - то в огромном пустынном доме, она не желала принимать участия в излишних порой гнетущих и надуманный мер предосторожности Ян Хорна. Девушка вовсе не понимала своего отца, зачем он так агрессивно ведёт себя с окружающими, от кого прячется? И чего боится на самом деле? Этот ад, царивший в некогда обогретом мамой доме, начинал сводить с ума, давил так, что всюду чудилась стекающая из стен словно кровь, концентрированная человеком злоба. Всё тоскливее и тоскливее было ей в золотой клетке созданной отцом, ревностно охранявшим покой дочери, в особняке Бовьер веяло каким-то злом, всё казалось чужим, холодным, мёртвым. Сэмуайс создавал только то, что считал нужным, но всё чаще и чаще его пристрастие к странной, фанатичной безопасности казалось паранойей, и абсолютно ничьё мнение, как не прискорбно его особо не интересовало. Валери конечно не смела ему ни в чём перечить и в таком огромном доме девушка не чувствовала комфорта и уюта. Казалось, что все стены, окна, потолок всё кишело непередаваемым пульсирующим гневом, и не выплеснутой болью. Не зная, куда деваться от навязчивых фантазий, заставлявших порой терять рассудок, и нагонявших тяжелейшую, беспричинную тревогу, Валери в бессонные, объятые страхом ночи уходила в библиотеку - единственный уголок, в который никогда не заглядывал отец. Здесь в её маленьком царстве всё оставалось так, как расставила мама, единственным человеком которым Ян Хорн дорожила и проклинала смерть, за то, что она так несправедлива. После смерти Элизабет Ян Хорн, Сэмуайс велел убрать всё, что напоминало о матери, чтобы Валери не свихнулась от горя, застряв в воспоминаниях. Но все эти спасительные операции мало помогли несчастному ребёнку пережить смерть родного человека, от которого оставалась только память.
Девушка присела на мягкий оббитый цветастым шёлком диван. Она хорошо помнила его, ведь, когда Валери была совсем маленькой, они часто проводили время вдвоём с мамой, перечитывая одну сказку за другой, причём в обширной библиотеке Бовьер всегда находилось что-то новое. От болезненной ностальгии у Валери сжалось сердце, по привычке сунув руку под тёмно - синюю подушку, она нащупала ещё одну книжку. С тяжёлым вздохом открыла обложку, на титульном листе аккуратным ровным подчерком было написано: «Любимой доченьке, пусть твоя жизнь будет такой же невероятной как эти сказки! Элизабет Ян Хорн». Вновь и вновь перечитывая надпись, сделанную когда-то очень давно, Валери не сдержала нахлынувших слёз. Все вещи были на своих местах, ничего не менялось, а её уже не было, не слышно было тихого как колыбельная голоса, она до сих пор помнила тёплые руки матери, которая последний раз обняла дочку, будучи уже на последнем издыхании. Подтянув ноги на диван, девушка зарылась в складки ночной сорочки и беззвучно разрыдалась, душа в груди забилась, ощущая невыносимое одиночество, не заполняемое ничем. Как можно заполнить то, что даётся только раз в жизни, от этого ей стало ещё тягостней. Вокруг стало холодно, скорее всего кто – то из слуг забыл подбросить в камин дров, и он постепенно угас, отсюда и полз по полу этот неприятный промозглый холодок. К тому времени на улице стало совсем темно, сквозь небольшие щели в оконной раме было слышно, как завывает ночной ветер, будто голодная собака взывала своему Богу воя на луну. Сделав над собой усилие, Валери приблизилась к стрельчатому окну, обрамлённому голубыми, бархатными портьерами откидывая свешивающуюся золотую бахрому. Произвольно коснувшись пальчиками обледенелого стекла, чувствуя, холодное жжение, на секунду ей даже показалось, что её собственная душа состоит из такого же куска льда. Внутри стало очень зябко, как будто всё было покрыто колким, мёрзлым ледяным налётом.