Сабин подняла глаза. От страха ее сердце колотилось, как бешеное. Она лежала на брусчатке, и, опираясь на руки, пыталась подняться на ноги. Вокруг нее людей не было – она очутилась в пустом коридоре, прорезавшим толпу надвое. А перед нею остановилась роскошная карета, запряженная двойкой лошадей. Лошади были чернее ночи, а карета сплошь покрыта перьями и блестящими камешками. Кучер, сидевший на козлах, побледнел от ужаса. Губы его тряслись и вид он имел такой, будто доживает последние минуты своей жизни.
Шторка на окне кареты приоткрылась. Сабин увидела узкое, болезненно-бледное лицо с холодными темными глазами. Лицо посмотрело на поющую и танцующую вокруг кареты толпу и молча подняло руку. Люди не прекратили танцевать, но прекратили петь. Выглядело это жутко: будто у всех на площади разом выключили звук. Все молча, но с выражением яростной радости на лице продолжали двигаться, как ни в чем ни бывало. Более того: их губы продолжали двигаться так, будто они все еще пели, но из их ртов не доносилось ни звука, кроме тяжелого дыхания и чего-то, похожего на едва слышный шёпот. Горожане приседали и подпрыгивали, размахивали руками и вскидывали ноги, вращались на месте и делали какие-то невнятные пассы руками и пальцами, всем своим видом выражая радость, ликование и восторг. Но у тех, кто стоял ближе всего к девочке и карете, на лице проступал лютый ужас. Не страх, и даже не паника – лютый холодный ужас, произрастающий из глубины веков, унаследованный от прадедов и пронесенный в генетической памяти поколений.
Человек в карете посмотрел на лежавшую перед ним девочку.
- Почему ты не поешь и не танцуешь, девочка? – равнодушно, едва шевеля губами, спросил этот человек. – Разве тебе не весело?
- Я… я упала, - растерянно ответил Сабин. Она смотрела на этого человека снизу вверх и почему-то сильно робела.
- Разве тебе не нравится в моём королевстве? – так же равнодушно спросил человек в карете.
- Я… я не знаю, - промямлила Сабин. – Я только что сюда пришла, я всю жизнь прожила там, в лесу, - она неловко махнула рукой в сторону родного леса.
- Ты всю жизнь жила в лесу? – спросил человек.
- Да, - кивнула Сабин. Она почему-то не решалась встать и все так же смотрела с земли на карету, будто отвешивала ее пассажиру земной поклон.
- Понятно, - сказал человек в карете. Судя по всему, ему надоел этот разговор. – Чарли, сделай что-нибудь с ней, - он махнул кому-то рукой. – На кухню ее, что ли, отдайте. Пусть там она поймет, как хорошо жить в моем королевстве. – Он посмотрел на Сабин, и глаза его сверкнули, - и в следующий раз, маленькая девочка из леса, когда я тебя увижу, ты тоже должна петь и плясать, как все жители моего королевства. В моем королевстве все счастливы жить. – Он поднял глаза на безмолвно танцующую толпу: - Вы ведь счастливы?
От того, что случилось дальше, Сабин стало еще страшнее: люди мгновенно перестали петь и танцевать. Они начали валиться на колени (а кто-то и просто падал на землю). Все принялись бить поклоны. Все кричали «Да! Да, Ваша Милость!!!» и размазывали по лицу слезы. Люди вопили и благодарили все громче. Сначала ближайшие, а затем и все остальные, принялись ползти к карете. Они целовали колеса кареты, лобызали копыта впряженных в нее лошадей. Они простирали руки к худощавому лицу, видневшемуся в окне и все кричали, кричали, благодарили, уверяли, клялись, божились…
Сабин, едва успевшую подняться на ноги, тут же попросту снесло хлынувшим на нее людским потоком. Она была буквально погребена под телами горожан, впавших в экстаз. Люди задавили ее, повалили на землю, прижали к мостовой. Девочка закричала – но ее тоненький голосок затерялся в стоявшем вокруг аду. Она не могла пошевелиться, кто-то лежал прямо на ней. Ей было тяжело дышать. Кто-то додумался расположиться у нее на голове и, задыхаясь под этой мерзкой тушей, Сабин видела лишь колеса стоявшей рядом кареты. Но вот пассажир что-то крикнул и кучер хлестнул вожжами. Лошади, натренированные безжалостной рукой, сразу молча взмахнули головами и поволокли карету прямо сквозь затопивший ее людской океан. Они мерно дробили копытами руки, ноги, головы, тела. А люди все продолжали, продолжали славить своего короля, ползли к карете, пытались коснуться хоть обода колеса…
Воздух площади, сотрясаемый воплями экстаза, заполнил хруст ломающихся костей: то люди калечились и гибли под колесами кареты и мощными копытами лошадей. Сабин чувствовала, как у нее текут слезы. Ощущала резь в груди – она не могла даже нормально вдохнуть, погребенная под толпой этих идиотов. Кто-то наступил ей на пальцы, и девочка попыталась завизжать, но воздуха в легких было на столько мало, что ей удалось исторгнуть лишь какой-то жалкий писк.
Мир начал сереть.
Сабин поняла, что сейчас последует за Бабушкой, в мир по ту сторону жизни. Сознание стремительно меркло. Последнее, что она успела ухватить перед наступлением тьмы, были слова какого-то верзилы:
- Пошли нахер отсюда! Расступитесь! Пошли вон, плебеи! Иначе всех повешу! Пошли вон! Где эта сопля?!
«И правда, где?» - подумала Сабин и потеряла сознание.
Часть третья. Фрагмент 4
Глава следующая.
Fat of the King
«На кухню ее, что ли, отдайте» - приказал король, и Сабин очнулась на кухне. Первые дни она лежала и не могла даже говорить – на столько сильно болели синяки на отдавленном теле. Три дня и три ночи прошло прежде чем девочка снова смогла самостоятельно ходить и шевелить отдавленными пальцами. Все это время она жила в маленькой комнатушке поварят: помещении размерами пять на пять метров, в котором умещались три двухэтажные кровати, один лежак, один стол и пара стульев. Ни комодов, ни шкафов не было и в помине: у поварят просто не было сменной одежды или каких-то других вещей. А все те мелочи, которые им удавалось раздобыть, они прятали, обычно, под подушками.
Поварят было семеро и работали они посменно: еду в королевской кухне готовили безостановочно – так много было слуг у короля, что накормить всех по графику не было возможности. Так что каждые несколько часов какой-нибудь из поварят отправлялся на кухню и помогла готовить еду, а его уставший после смены собрат возвращался в каморку и ложился спать. Дети-поварята были практически ровесники Сабин: кто-то младше, кто-то старше. По их словам, жизнь у них была короткая, но насыщенная и перспективная: если они выживали в процессе безостановочного приготовления пищи, они могли стать поварами. Тогда им полагалось уже нормальное жалованье и отдельное жилье. В принципе, профессия королевского повара даже считалась в народе более-менее престижной. Как учитель, например.
Так что стать поваренком было достаточно здорово. Оставалось только выжить во время «обучения».
Кто-то мог подвернуться под руку не тому человеку. На кого-то могли случайно упасть горшки – тяжелые, чугунные. И от пострадавшего оставался только тонкий мясной блин. Кто-то мог упасть в чан с кипятком, когда мыл посуду и обвариться насмерть. А кто-то от усталости и изнеможения просто сходил с ума и куда-то исчезал.
Коротко, но весело и перспективно.
Так что ребята не роптали.
Главным человеком на кухне был шеф-повар – массивная женщина с вечно тревожным лицом. Иногда людям казалось, что она и вовсе не спит: вне кухни ее почти не встречали. На вид ей было лет сорок-сорок пять, но вечно потное раскрасневшееся лицо, маленькие суетливые глазки и ручищи-окорока затрудняли ее возрастную идентификацию. И, если бы не ее огромные груди, вообще было бы трудно определить, мужчина перед тобой или женщина.
Поварята остроумно звали эту женщину Кабаниха. На самом деле ее имя было Кэт.
Когда Сабин пришла в себя (а это случилось примерно через сутки после происшествия на площади), она, по началу, сильно испугалась: не могла понять, где она и как тут очутилась. Какая-то небольшая комнатка с небольшим окном, старые двухэтажные кровати, на них спящие дети в количестве трех штук. Еще один ребенок – девочка лет семи – сидит на старом стуле в изголовье ее кровати. В руках девочка держала миску с бульоном и глубокую деревянную ложку.