Пушкин знал, что жене еще не до балов. Чувствовала себя она неважно и, как всякая любящая мать, не хотела оставлять ребенка на попечение няньки. Он решил не говорить жене о встрече с императрицей и ее приглашении.
Но Жуковский написал Наталье Николаевне:
— Ну как, Наташа, едем на бал? — спросила Екатерина сестру, когда та вышла из детской просто, по-домашнему причесанная, в юбке, краем подоткнутой за широкий пояс.
— О, господи! У меня каждую ночь балы! — кивнула Наталья Николаевна на детскую.
— Очень уж ты возишься с детьми. Нельзя же так не доверять нянькам!
Наталья Николаевна посмотрела на сестру, покачала головой.
— Вот будут у тебя, Катенька,.свои дети, узнаешь, как можно доверять их чужим!
— Но ведь Александрина дома. Посмотрит.
— Вот только если Сашенька никуда не уйдет,
— Сашенька никуда не уйдет, — сказала Александра Николаевна, только что перешагнувшая порог комнаты. — И посмотрит за пушкинским выводком, а маменька может ехать на бал и блистать нарядами и красотой.
— Но Ташеньку нужно искупать, — опять засомневалась Наталья Николаевна. — В доме прохладно. Не простудить бы.
— Пожалуйста, иди и одевайся. Не простудим. Накормим. Уложим.
Наталья Николаевна поцеловала сестру в щеку.
— Спасибо, родная, тебе-то я полностью доверяю.
И Наталья Николаевна с Екатериной Николаевной, фрейлиной ее величества императрицы, поехали на дворцовый бал в честь окончания маневров кавалергардского полка.
Наталья Николаевна, еще не совсем оправившаяся после тяжелых родов, бледная и похудевшая, но прекрасная, как всегда, в скромном элегантном темно-вишневом платье, сразу же затмила всех петербургских красавиц. И как же хотелось многим из них отомстить ей за блестящую красоту! Чего только не шептали они одна другой о жене Пушкина! И тут, на удачу им, опять возле Натальи Николаевны появился Дантес. Пользуясь отсутствием мужа, он не отходил от нее весь вечер.
Ее же не покидала тревога за малютку. И как только появилась возможность уйти, она шепнула Екатерине, что пришлет за ней карету, а сама поедет домой.
Дантес увидел, что Наталья Николаевна уходит. Он бросился за ней, проводил до кареты и долгим поцелуем не отрывался от ее руки.
— Вы, Наталья Николаевна, стали еще прелестней, — сказал он. — Умоляю о встрече наедине. Я устал от общества вашей сестры.
Наталья Николаевна пожала плечами и ответила:
— Мне не до встреч, барон, меня ждут четверо маленьких родных детишек, и младшей всего два месяца...
— Ах, она носит ваше имя и, очевидно, так же прекрасна...
Наталья Николаевна ничего не ответила, захлопнула дверцу кареты и, откинувшись на спинку сиденья, подумала: «Что этот баловень женщин, непонятно почему усыновленный бароном Геккереном, может понимать в чувствах матери? «Так же прекрасна»! — Это в два-то месяца, когда еще только-только сошла с лица и тельца родовая краснота!»
И она засмеялась.
— Трогай! — негромко сказала кучеру. А душа ее и мысли были уже в маленькой детской, у колыбели Наташи.
Девица-кавалерист
Весной 1836 года Пушкин получил «Записки» девицы-кавалериста Надежды Андреевны Дуровой об Отечественной войне 1812 года- Дурова и сама беспредельно интересовала поэта, а «Записки» ее, написанные живо, хорошим слогом, понравились ему. Он решил поместить отрывки из «Записок» во втором номере «Современника», который вскоре должен был выйти в свет. Дуровой Пушкин предложил стать издателем ее «Записок».
Однажды вечером посыльный принес Пушкину на дачу письмо от н адежды Андреевны Дуровой, в котором она писала, что приехала в Петербург и остановилась в трактире Демута. Она просила Пушкина назначить время и место встречи.
Пушкин с посыльным ответил, что будет у нее завтра же, в половине первого пополудни.
Он приехал даже немного раньше — так хотелось ему поскорее увидеть «девицу-кавалериста», слух о которой в свое время прокатился по всей русской земле.
Надежда Андреевна встретила Пушкина в дверях. Она была в мужском костюме, со стрижеными волосами. Была она уже немолода. Густые черные брови, строго сведенные к переносью, придавали лицу не женскую серьезность. Кожу лица, очевидно, от рождения нежную, белую, испортила оспа; черты лица не привлекали миловидностью. Но блестящие умные глаза, глубоко перехватившие взгляд Пушкина, скрасили все ее недостатки. Что-то сохранилось в ней от «девицы-кавалериста»: то ли угловатость плеч, то ли нарочитая резкость движений, под которой когда-то, видимо, пыталась скрыть она врожденную женственность. А потом эти жесты и нарочито приподнятые плечи вошли в плоть и кровь.