Ему вспомнилось, с каким радостным волнением перед свадьбой он писал письмо бабушке Долли, княгине Екатерине Ильиничне Голенищевой-Кутузовой-Смоленской.
Княгиня.
Нет на свете для меня ничего более счастливого и более лестного, чем событие, которое накладывает на меня, княгиня, обязанности Вам написать; я исполняю ее с величайшей поспешностью. Ваша дочь и Ваша внучка одним своим совместно сказанным словом только что закрепили мое счастье, и мое сердце едва может выдержать испытанное мною волнение. Я удивлен, найдя у них обеих такое соединение достоинств, столько очарования, добродетелей, естественности и простоты. Неодолимая сила увлекла меня к новому существованию. Теперь его единственной целью будет счастье той, чью судьбу доверила мне ее мать. Все дни моей жизни будут ей посвящены и, поскольку воля сердца могущественна, я надеюсь на ее и на мое счастье.
Как военный, Madame La marechale, я горжусь больше, чем могу это выразить, тем, что мне вручена рука внучки маршала Кутузова, и я имею честь принадлежать к Вашей семье.
И любовь к Долли со временем стала не меньше. И уважение к Елизавете Михайловне не погасло. Он в самом деле был счастлив.
Долли задремала. Фикельмон, стараясь двигаться как можно тише, вышел из комнаты.
Но мысли о себе и жене не покидали его весь вечер. Он вспоминал и вспоминал...
Первый раз он увидел ее на балу вскоре после приезда в Италию. Ей было всего лишь шестнадцать лет. Он же был кавалерийским генералом, дипломатом. Он любовался ею вначале издалека, а потом пригласил на танец. В тот вечер, разговаривая с прекрасным юным созданием, он удивился, что она, почти еще девочка, так здраво рассуждает о политических событиях. Кто-то из гостей заговорил о замечательном искусстве Италии, Долли и в этом разговоре приняла живейшее участие, Фикельмон понял, что она любит искусство и знает его не по возрасту глубоко. В эту первую встречу Долли Тизенгаузен произвела на него неотразимое впечатление.
Вспомнились мечта и сомнения юности, когда он выбирал специальность. Он был представителем старинного небогатого бельгийско-лотарингского рода. Его отец и дед были французские подданные, но по семейной традиции служили в Австрии. Он выбрал себе военную специальность. В Австрии же поступил в драгунский полк.
Вспомнилось и то, как уверенно делал он военную карьеру: в Испании командовал полком в армии генерала Костаньоса. За тем дипломатическое поприще: военный атташе в Швеции. Назначение посланником во Флоренцию. И эта встреча с Долли, изменившая всю его жизнь, давшая неожиданное, большое счастье.
Тогда в Италии Долли, несмотря на свою молодость, быстро установила лучшие отношения с неаполитанским великосветским обществом. С помощью матери салон Фи- кельмонов стал одним из самых модных. А это было важно посланнику во всех отношениях.
Служба Фикельмона в Неаполе была очень сложной. Король неаполитанский Фердинанд IV в 1816 году стал Фердинандом I, королем обеих Сицилий. Он находился, как принято в таких случаях говорить, «под каблуком» своей жены, Каролины Австрийской, известной своею жестокостью. Под ее влиянием, да и сам жестокий не в меру, он творил чудовищные злодеяния.
Посол докладывал все это канцлеру Меттерниху. Император Франц I через посла передавал свои советы смягчить обстановку в стране. А так как Фердинанд I и положением своим и троном был обязан Австрии, он не мог не считаться с советами Франца I.
Но как же он ненавидел и Франца I и его посла!
Но вот Фикельмон в России. Знакомство Долли и Елизаветы Михайловны со двором облегчило его положение с первых шагов. Он и назначение получил по желанию Николая I.
В 1830 году Фикельмону был присвоен чин фельдмаршала-лейтенанта австрийской армии. А русский царь наградил его орденом Андрея Первозванного и бриллиантовыми знаками к этому ордену.
Фикельмон всегда хорошо относился к русским. Он высоко оценивал цивилизаторскую роль России в Азии, считал это замечательным фактом в истории Европы с времен Петра I. Но он и критиковал Россию, считая, что любовь к людям в ее истории всегда занимала недостаточное место. Он был против крепостного права. Однако в письменных работах того времени умалчивал об этом, учитывая свое положение. А уж в разговорах с русскими друзьями, противниками крепостного права, такими, как Пушкин или Тургенев, высказывал свое мнение резко и откровенно.
Русскими друзьями своими он гордился. Они тоже облегчали его трудную долю посла.
Правда, потом его обвинят в русофильстве. И то, что жена его русская, поставят ему в вину. I !о то будет потом. А пока — Фикельмон счастлив. Счастлива и Долли.