Она закричала.
Люка с трудом растолкал ее, чтобы она поскорее очнулась.
— Снова кошмарный сон? Ну-ка расскажи мне о нем!
Неспособная отвечать, Мари встала и прошла в ванную, чтобы плеснуть на лицо воды и постепенно обрести ясность в мыслях. Хорошо знакомым ему жестом она собрала волосы и завязала их в узел.
— Трудно… все так запутано, но… каждый раз, перед самым пробуждением, у меня возникает чувство, что я вот-вот все пойму, что я уже знаю… как это лучше сказать?… знаю физически. Будто тело мое уже переживало подобное.
На ее лице появилось выражение: дескать, речь идет об иррациональном. Но Люка не отставал:
— Когда это все началось?
— Я была еще совсем маленькой. Мать отвела меня к врачу, и тот поставил диагноз: ночные кошмары — распространенное явление у детей. К восьми-девяти годам все прошло, а потом вдруг возобновилось, с еще большей силой, начиная с ночи, когда был убит Жильдас.
Люка смотрел на нее с таким вниманием и сосредоточенностью, что это резко контрастировало с двумя непокорными прядями волос, торчавшими у него на голове, как перья индейцев, и отметиной простыни на щеке. Ее охватило чувство нежности к нему, и, ощутив внезапное облегчение, она прыгнула на кровать и взлохматила ему волосы.
— В прежней жизни, должно быть, я служила юнгой на «Мэри Морган» и была зарезана береговыми разбойниками.
Но Люка оставался серьезным, симптомы были слишком очевидны, чтобы относиться к ним с пренебрежением: ей обязательно нужно обратиться к психоаналитику, который поможет объяснить эти навязчивые видения. Хороший результат мог дать и гипноз, выводя на поверхность травмирующее психику событие, перешедшее в область «бессознательного». Мари засомневалась:
— Я совсем не поддаюсь таким штучкам.
— В этом случае перед сеансом гипноза назначают легкое успокаивающее средство.
— Успокоительное? Наподобие мезадрола?
Неожиданно мысли обоих словно пронзило молнией, и они заговорили, перебивая друг друга:
— А что, если убийца подвергал бывших береговых разбойников гипнозу, чтобы заставить их заговорить перед смертью?
— Выведать, где спрятано золото, например?
— Необходимо выяснить, насколько наша гипотеза правдоподобна, и для этого проконсультироваться у специалиста.
Мари кивнула:
— Воспользуемся поездкой в Брест для посещения камеры предварительного заключения, в которой находится Ивонна. Я сама сообщу ей о смерти дочери.
Когда они садились на паром, Ферсену сообщили по телефону о результатах вскрытия тела Гвен. Как и у остальных, в крови был обнаружен мезадрол. Оба подумали об одном и том же.
— Если мы рассуждаем правильно, это означает, что убийца хотел получить от Гвен какую-то информацию.
— Но какую?
Входя в ворота брестской тюрьмы, Мари подумала с сочувствием, что Гвен была единственным на свете человеком, которого Ивонна любила.
Нечеловеческий вопль, вырвавшийся из груди Ивонны, не давшей Мари закончить первую фразу, по силе мог сравниться только с ее отчаянием. Ее лицо мгновенно помертвело, глаза закатились, тело скорчилось, она обеими руками схватилась за живот, словно у нее вырвали внутренности.
Это переполошило двух жандармов, ворвавшихся в зал для свиданий.
— Мы зайдем позже… — пробормотала Мари.
Ивонна с силой, которой трудно было ожидать от пожилой женщины, оттолкнула жандармов, собиравшихся ее увести.
— Нет! Останьтесь! Они ее убили, значит, должны заплатить! Не хочу, чтобы виновные вышли сухими из воды!
— Виновные?
— Да, все мы! Мы виноваты, родители! Они были просто малыми детьми! Гвен, девочка моя, Гвен!
Тело ее сотрясли рыдания. Люка мгновенно ухватился за это высказывание.
— Что за дети?
Она бросила взгляд на Мари, который пронзил ее как пуля, потом устремился куда-то вдаль, в прошлое.
— Моя Гвен, твои братья, Ив Перек, Пи Эм и Кристиан. Он тоже входил в их компанию. Головы детей были набиты глупыми рассказами, этой проклятой легендой. Малышка моя, почему я не оставила тебя рядом с собой той ночью?…
— Ночью двадцатого мая тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года?
Ивонна едва кивнула и начала свой рассказ, словно на исповеди, которая принесла наконец ей освобождение, увы, слишком поздно.
— Жуткая выдалась ночь. Около пяти утра она меня разбудила. А я свалилась и спала без задних ног после тяжелой работы. Спросонья я ничего не поняла и дала ей пощечину, бедняжке. Гвен дрожала как осенний лист, дочурка моя дорогая, не столько от холода, сколько от страха, она тогда сказала, что они натворили что-то ужасное, что мне нужно идти в бухту, там-де случилось несчастье. Одежда у нее была вся мокрая, в грязи, тогда я накричала на нее и велела ложиться в постель…