— О чем ты думаешь?
— О Риане, — уверенным тоном солгал Люка. — И он, и его сообщники — ирландцы. Не понимаю, что его привело в Ланды. Не лучше ли было после ограбления банка укрыться в Ирландии?
Она тоже не понимала, это действительно выглядело странно.
Информация о Салливанах, переданная ей по факсу Карадеком, оказалась довольно скудной, еще меньше она касалась Риана.
— Жаль, мне хотелось бы узнать о нем побольше.
— Мне тоже. Долгие годы, проведенные в заключении, он посвятил изучению всего, что имело отношение к Ландам и его жителям. Может, было бы полезно узнать, не остались ли какие документы, которые он использовал или даже составлял.
Они уже были возле выхода, когда Мари вдруг остановилась.
— Большую часть времени он провел в этой тюрьме, здесь наверняка сохранилось его досье, не стоит ли с ним ознакомиться?
— Да, ведь он вышел на свободу совсем недавно.
Они вернулись и направились к кабинету директора тюрьмы — приятного человека, который был явно обрадован тем, что видит в стенах своего заведения такую очаровательную женщину. К огромной досаде Ферсена, он обращался исключительно к Мари, вылив на них целые потоки слов, из которых они поняли главное: Риан был примерным заключенным, трудягой, постоянно занятым книгами либо торчавшим возле компьютера, у него никогда не было посетителей, словом, удобный клиент.
— Более того, — прибавил директор, — с моего благословения он писал и успешно публиковался, читатели прекрасно принимали его романы, а я получил благодарность от министерства.
Мари и Люка ознакомились с досье, из которого не узнали ничего нового. Взятый на месте преступления, Риан подписал признание, через два дня судьи вынесли приговор, а правосудие в то время вполне этим удовлетворялось. Люка, который не мог больше выносить подчеркнутого внимания директора к его спутнице, стал прощаться. Но тот, желая продлить приятные минуты пребывания с красивой женщиной, редкие в стенах тюрьмы, уточнил, что, несмотря на замкнутый характер, Риан на какое-то время завел приятельские отношения со своим соседом по камере, известным психиатром, насильником и рецидивистом.
— Можете нам дать копию досье этого заключенного? — попросила Мари, очень заинтересованная этими новыми обстоятельствами.
Пока из ксерокса выползали страницы, директор, обращаясь исключительно к декольте Мари, сыпал анекдотами об этом странном психиатре, покончившем самоубийством при переезде в новое здание. Тут вмешался Люка:
— Предполагаю, их старая камера не сохранилась?
— Нет, почему же. Мы все ждем, когда появятся средства на ремонт.
— Можно взглянуть?
— Конечно, могу вас проводить.
— В этом нет необходимости.
Люка добавил, что им с коллегой необходимо пока не разглашать детали текущего дела и они предполагают общаться без свидетелей.
Мари посмотрела на него с удивлением и, подождав, когда они останутся вдвоем, спросила, что это ему взбрело в голову.
— Теперь ты, похоже, веришь, что стены могут заговорить?
— Я бы и не то придумал, лишь бы избавить тебя от этого нахала!
Она насмешливо улыбнулась, но он сделал вид, что не заметил.
— И потом, если серьезно, всегда полезно увидеть место, где человек провел значительную часть своей жизни, — с апломбом произнес он.
Провожая их в старый корпус тюрьмы, уже освобожденный от заключенных, дневальный, кажется, не пришел в восторг от своей миссии. И действительно, здание выглядело мрачно, их шаги раздавались в анфиладе грязных коридоров, в воздухе носился запах плесени, уборной и сырости, от которого начинало першить в горле. Дежурный толкнул одну из дверей, которая зловеще заскрипела, и сделал им знак войти.
Камера как камера: отхожее место, две койки из литого бетона, крошечное зарешеченное окошко, настолько грязное, что через него едва пробивался зеленоватый свет. Трудно представить, что два живых существа могли выжить в такой близости — конечно, им не оставалось ничего другого, кроме самоубийства или безумия. Или ухода с головой в книги и писательство.
Люка, предусмотрительно взявший у дневального фонарик, включил его. Мари достала из кармана свой. Два луча осветили стены камеры, они были покрыты надписями, которые полицейские попытались разобрать.
Свидетельства морального и физического упадка. Попытка уверить себя, что ты еще существуешь, сопротивляешься бездействию, забвению времени, воплощение пустых надежд — послания, не имеющие иного адресата, кроме самого себя, подобные битью головой о стену.