— Конечно, господин де Керсен, — пробормотала та, освобождая дорогу.
— Вот зашел справиться о здоровье нашей дорогой малышки, — объявил старик. — Как она себя чувствует?
— Хорошо. Сейчас Мари спит. — Жанна метнула взгляд в сторону лестницы, ведущей к спальням. — Напрасно вы беспокоились в такой час… это неосторожно с вашей стороны…
Артюс приподнял трость, прерывая ее:
— О неосторожности я и собирался поговорить. — Голос стал менее расслабленным. — Ваша дочь должна проявить благоразумие, в следующий раз ей повезет меньше. — Лицо Жанны вытянулось. — Жизнь Мари зависит только от вашего молчания, не забывайте! — подчеркнул он.
— Знаю, — еле слышно произнесла Жанна.
Артюс де Керсен собирался что-то добавить, но скрип ступенек заставил его замолчать.
Через мгновение перед ним стояла Мари в болтавшейся на ней пижаме отца. Старик поприветствовал ее улыбкой, больше напоминавшей гримасу.
— Надеюсь, не я разбудил вас, дитя мое?
Ей почему-то вспомнились слова из детской сказки: «Чтобы съесть тебя, дитя мое…» Взяв себя в руки, она принялась разубеждать гостя.
— А теперь я вас оставлю — Мари нуждается в отдыхе. Позаботьтесь как следует об этой упрямой головке, — обратился он к Жанне.
Та закрыла за ним дверь и проскользнула в кухню. Но Мари остановила ее на пороге.
— Зачем он приходил?
— Узнать о твоем самочувствии.
Мари схватила мать за дрожащие руки и посмотрела ей в глаза.
— И этим он так тебя напугал?
Она рванулась было к вскипевшему чайнику, но Мари держала крепко. Настойка подождет. И снова мать ушла от ответа.
— Я не переживу, если потеряю тебя, Мари, — вот все, что я могу сказать.
— Так и случится, если не перестанешь скрывать правду.
Мать еще помолчала, словно взвешивая все «за» и «против». Когда Жанна повернулась к Мари, было видно — она начинает сдаваться.
— Итак, что произошло в ночь двадцатого мая тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года? — не отступала Мари.
Жанна закрыла глаза. Проклятая ночь, воскресившая отвратительную легенду. Начавшаяся игрой, кончившаяся трагедией. Поврежденный маяк. Мальчишки, прыгающие по берегу с лампочками. Корабль, привлеченный огнями и разбившийся о скалы.
— Кто там был, кроме братьев? — затаив дыхание, спросила Мари. — Кристиан?
— Кажется, дети упоминали Ива, — ответила Жанна, выдерживая пристальный взгляд дочери.
— Продолжай!
— Не многое я могу к этому добавить, — вздохнула Жанна с мрачным видом. — Из-за шалости мальчишек погибли люди. Милик незадолго до этого на несколько месяцев ушел в море, а я ждала твоего появления на свет — беременность протекала тяжело. С первым паромом я, захватив сыновей, отправилась в Брест и поручила их заботам тетушки Суазик, а сама легла в больницу, где и оставалась до твоих родов в сентябре.
Чайник заливался свистом, однако ни та ни другая не двинулась, чтобы выключить плиту.
— Ведь ты не выигрывала в лотерею, сознайся? Деньги, появившиеся в семье, — часть добычи от кораблекрушения?
— Не знаю, дочка, поверишь или нет, но я не взяла бы и су для себя. И не притронулась бы к деньгам, нажитым на несчастье других. Но твои братья пригрозили, что уедут: на острове не нашлось для них работы. Они видели, что Ив пользуется лабораториями, которые его отец оплатил золотыми слитками, вот мне и пришлось… — Она махнула рукой и переставила чайник, из которого вылетали струйки пара.
— …пойти к старику Переку и потребовать свою долю, — закончила Мари не без презрения.
Жанна подтвердила:
— Мне, конечно, гордиться нечем, но знай: если бы мне снова довелось выбирать, поступила бы так же. Не спеши с обвинениями, нужно самой пережить подобное, чтобы получить право судить других.
— Обычная отговорка трусов!
— Ты немилосердна!
— Есть в кого! — Мари вздохнула. — Но не об этом я хотела с тобой поговорить.
— Нет, об этом. И ты, разумеется, права. Только из трусости я продолжала молчать даже после смерти твоих братьев. — Жанна покачала головой. — Отец не простил бы мне лжи, как и ты не прощаешь, согласись?
Дверь открылась, и вошел Милик, избавив Мари от ответа.
— О чем это вы шепчетесь? — спросил он, положив трубку на буфет.
Мари перехватила умоляющий взгляд матери, чьи губы безмолвно произнесли: «Ради Бога, молчи!» — и через силу улыбнулась:
— Да так, пустяки. Ждали тебя, чтобы вместе выпить настойку.
Осунувшееся от бессонницы лицо, глаза, обведенные темными кругами, — все равно в это июньское утро Мари показалась ему прекрасной, как никогда. Она стояла на мостике возле маяка, окруженная морем, из которого, казалось, она черпала жизненную силу. Ферсену пришла в голову неожиданная мысль: могла ли Мари жить где-нибудь в другом месте, например в Париже?