Мы переглянулись между собою, бледные от страха и безмолвные. Значит, смерть пожаловала и к нам. Каждый невольно содрогался, представляя себе, как она протягивает свою костлявую руку за кем-нибудь из дорогих нам существ.
— Бежим, — предложила тетя Мари.
— Бежать, но куда же? — возразил учитель, — эпидемия уже распространилась повсюду.
— Дальше, как можно дальше, за границу.
— Граница, вероятно, оцеплена кордоном, который не пропустит никого.
— Но это было бы ужасно! Разве можно мешать людям покинуть страну, где свирепствует зараза?
— Разумеется, страны, где нет эпидемии, стараются оградить себя от нее.
— Что делать, что делать! — и тетя Мари в отчаянии заломила руки.
— Покориться воле Божьей, — с тяжелым вздохом отвечал мой отец. — Ты так веришь в предопределение, Мари, что я не понимаю твоего желания немедленно бежать. Ни один человек не может уйти от своей участи, где бы он ни был. Но для меня все-таки было бы приятнее, дети, если б вы уехали; а ты, Отто, смотри, не смей прикасаться к фруктам.
— Я тотчас телеграфирую Брессеру, — сказал Фридрих, — чтоб он прислал нам дезинфекционных средств.
Что происходило потом, я не могу рассказать подробно, потому что этот эпизод во время завтрака был последним, который я занесла в свои тетрадки. События следующих дней я буду передавать, как они сохранились у меня в памяти. Страх и тревога охватили нас всех. Кто же во время эпидемии не дрожит, когда он окружен любимыми существами? Ведь меч Дамокла висит над каждым из них, да и самому умереть такой ужасной смертью, умереть ни с того, ни с сего… разве уж одна эта мысль не наводит ужаса? Мужество можно здесь проявить только тем, что не станешь думать о болезни.
Бежать? Эта мысль приходила и мне; в особенности я желала удалить от опасности своего малютку Рудольфа…
Мой отец, несмотря на весь свой фатализм, тоже настаивал на бегстве семьи. На следующий день все мы должны были выехать. Только он сам хотел остаться, чтобы не бросить на произвол судьбы в критическую минуту служащих в доме и жителей деревни. Но Фридрих решительно объявил, что останется при нем, а тогда и я не захотела ехать.
Решили отправить тетю Мари с моими сестрами, — братом Отто и Рудольфом. Но куда? Этот вопрос представлял не мало затруднений — пока хоть в Венгрию, как можно дальше. Обе невесты охотно согласились на отъезд и деятельно помогали укладывать вещи… Еще бы! умереть, когда будущее сулило столько радостей любви, такое заманчивое счастье! Нет, отказаться от него было бы слишком больно.
Чемоданы вынесли в столовую, чтобы работа подвигалась живее. Я вошла туда со свертком платьев моего сына.
— Почему же твоя горничная не может сделать этого? спросил отец.
— Право, не знаю, куда давалась Нэтти… Я звонила уж ей несколько раз, но она не идет… Лучше я как-нибудь сама…
— Ты ужасно балуешь свою прислугу, — сердито сказал отец, и велел лакею немедленно отыскать и привести ко мне девушку.
Немного спустя посланный вернулся: на нем не было лица.
— Нэтти лежит в своей комнате… она… с ней… она…
— Да говори же толком, — накинулся на него отец, — что с ней?
— Совсем… почернела.
Мы крикнули все разом: страшный призрак был тут, в нашем доме.
Что делать? Неужели бросить без помощи несчастную умирающую? Да, но ведь кто к ней приблизится, тот почти наверно рискует своей жизнью, и уж во всяком случай рискует заразить других.
Ах, дом, в который закралась зараза, все равно, что окружен разбойниками или охвачен пламенем; в каждом его углу, на каждом шагу подстерегает вас смерть, злорадно скаля зубы.
— Беги скорей за доктором, — распорядился мой отец, — а вы дети, сбирайтесь живее!
— Господин доктор уехал в город, — отвечал слуга.
— Ах, мне дурно, — простонала вдруг Лили, с трудом шевеля побелевшими губами.
Она едва держалась на ногах, судорожно ухватившись за спинку кресла. Мы бросились к ней:
— Что с тобой?… Не будь такой трусливой… это просто от испуга…
Но испуг тут был не причем. Через минуту не оставалось никаких сомнений: мы были принуждены отвести несчастную девушку в ее комнату, где у нее тотчас открылась сильнейшая рвота и обнаружились другие симптомы страшной болезни; это был уже второй холерный случай в замке, в один и тот же день. Страшно было смотреть на страдания бедной сестры. А врач уехал! Фридрих оказался единственным человеком, смыслившим что-нибудь в лечении. По его указаниям были приняты все меры: горячая припарки, горчичники на желудок и на ноги; Лили давали глотать кусочки льда и поили ее шампанским. Однако ничто не помогало. Эти средства, полезные при легких холерных случаях, не могли спасти ее; но все-таки больной и окружающим было немного легче, оттого что ей оказывали помощь. Когда острые припадки прекратились, наступили судороги; все члены бедняжки дергало и сводило с такой силой, что хрустели кости. Она хотела стонать, но не могла; у нее пропал голос… Кожа посинела и сделалась холодной, дыхание останавливалось…