Мы также очень любили посещать театры, проводя по крайней мере три вечера в неделю то в итальянской опере, где Аделина Патти — только что помолвленная с маркизом де-Ко — очаровывала слушателей, то в Theatre Francais или в одном из бульварных театриков, чтобы полюбоваться Гортензией Шнейдер в роли герцогини Герольштейнской и другими опереточными и водевильными знаменитостями. Замечательно, как в этом вихре блеска и удовольствий изменяются взгляды на вещи; как этот, в сущности, маленький «большой свет» начинает вам казаться чем-то необыкновенно важным, а установленные им законы элегантности и «шика» (тогда еще было в ходу слово «chic») становится для вас обязательными. Занимать в театре какое-нибудь менее значительное место, чем ложа авансцены, появиться в Булонском лесу в экипаже, запряжка которого не была бы безукоризненной, ехать на придворный бал, не имея платья от Ворта, заплаченного 2.000 франков, сесть за обед (Madame la baronne est servie…) даже при отсутствии гостей без того, чтобы внушительный, важный maitre d`hotel и несколько лакеев не подавали вам тончайших блюд и благороднейших вин — все подобные вещи начинают уже казаться неприятным лишением.
И как легко, как легко может случиться, когда вас захватит колесом такого существования, что вы сосредоточите все помыслы и чувства на этом, в сущности, пустом и бессмысленном препровождении времени, что вы забудете принимать участие в жизни настоящего света с его широким простором — я подразумеваю здесь вселенную — да забудете и о состоянии собственного внутреннего мирка, т. е. вашего семейного счастья. Пожалуй, так случилось бы и со мною, но от этого предохранил меня Фридрих. Он не дал водовороту парижской haute-vie увлечь и поглотить себя. Ради света, в котором мы вращались, он не забыл ни вселенной, ни семейного очага. Мы ежедневно посвящали утренние часы чтению и семье, и таким образом ухитрялись, пользуясь удовольствиями, лелеять свое семейное счастье.
К нам, австрийцам, в Париже питали большую симпатию. В политических разговорах часто упоминался «revanche de Sadowa» таким уверенным тоном, как будто года через два пруссакам непременно предстояло поплатиться за нанесенное нам поражение. Точно, вообще, таким путем можно что-нибудь поправить! Если удары можно загладить не иначе, как другими ударами, тогда этому и конца не будет. Парижане воображали между тем, что они не могут высказать нам ничего более приятного и лестного, как это воспоминание о мщении за Садову, к которому уже относились теперь, как к чему-то исторически обоснованному, обеспечивающему европейское равновесие и подготовленному тонкими политико-дипломатическими махинациями. Так как мой муж был военным и участвовал в богемском походе, то наши новые друзья нимало не сомневались, что это доставит нам величайшее удовольствие. Потасовка пруссакам при первом удобном случае представляла, по их мнению, социально-педагогическую необходимость; притом же дело тут выйдет несерьезное, безо всякой трагической окраски… просто, маленький урок чересчур зазнавшимся нахалам. Для этой цели пожалуй будет совершенно довольно кнута, висящего наготове на стенке: если задорный сосед опять заартачится, то ведь его предупреждали, что по нем прогуляется этот кнут в виде «revanche de Sadowa».
Мы с Фридрихом, конечно, решительно отклоняли подобные утешения. Пережитое несчастие не может быть заглажено новым несчастием, как и старая несправедливость новою несправедливостью. Мы уверяли, что ничего не желаем так сильно, как прочного, ненарушимого мира. Того же самого желал — по крайней мере, на словах — и Наполеон III. Мы так часто встречались с людьми, приближенными к императору, что имели достаточно случаев узнать его политические убеждения, которые он высказывал в откровенных разговорах. Он не только желал временного мира, но даже намеревался предложить державам всеобщее разоружение. Однако осуществить этот план мешало ему внутреннее состояние государства. Среди французов замечалось сильное недовольство, и возле самого трона составилась партия, старавшаяся доказать, что этот трон можно утвердить только удачною внешнею войною: так себе, этакой маленькой триумфальной прогулкой на Рейн, и тогда блеск и прочность наполеоновской династии будут обеспечены. «II faut faire grand» — говорили эти советчики. Им было сильно не по нутру, что война, едва не разыгравшаяся в прошлом году из-за люксембургского вопроса, была устранена: обоюдные вооружения шли так прекрасно и теперь давно все было бы кончено к немалой выгоде императора. Но с течением времени война между Францией и Пруссией сделается во всяком случай неизбежной… Наполеона не переставали подстрекать в этом направлении; до нас же, частных лиц, доносилось только слабое эхо подготовлявшейся бури. Публика привыкла и к воинственным отголоскам печати, звучащим периодически с правильностью морского прибоя. Из-за них еще нечего думать о буре; публика совершенно спокойно слушает оркестр на берегу моря, наигрывавший веселые мотивы, а рокот морских волн только красивее оттеняет игривые звуки глухими басовыми нотами.