В девять часов утра полку было назначено выступить из Ольмюца. Мы не спали всю ночь, не желая терять ни минуты драгоценного времени, которое нам оставалось провести вместе. У нас обоих лежало столько невысказанного на сердце, а между тем слова не шли с языка. Поцелуи и слезы оказывались красноречивее их; они ясно говорили: «я так люблю тебя, и мы должны расстаться!» Но тут опять прорывалось замечание, звучавшее надеждой: «когда ты воротишься»… Ведь это было возможно… сколько других возвращается с войны к своим. Но странно: повторяя: «когда ты воротишься», я старалась представить себе восторг этой минуты и ни как не могла. Напротив, Фридрих живо представлялся мне трупом на поле сражения, а самоё себя я видела в гробу с мертвым ребенком в объятиях. Моего мужа точно так же мучили мрачные предчувствия. Его слова: «когда я возвращусь»… звучали неискренно, и чаще он принимался говорить о том, что будет, «если он останется»…
— Не выходи в третий раз замуж, Марта! Зачем изглаживать новыми впечатлениями любви воспоминания этого блаженного года!? Не правда ли, ведь мы были счастливы?
Мы перебирали малейшие подробности нашего сближения и нашей жизни вдвоем, с момента первой встречи до настоящего часа.
— А мой малютка, мой бедный малютка, которого мне, вероятно, никогда не удастся прижать к груди, как ты его назовешь? — спохватился вдруг Фридрих.
— Фридрихом или Фридерикой.
— Нет, если родится девочка, назови лучше Мартой. Пускай моя дочь носит имя, которое повторял ее отец, расставаясь с жизнью.
— Зачем ты все говоришь о смерти? Когда ты воротишься…
— Да, если это когда-нибудь случится!
Под утро мои заплаканные глаза сомкнулись от усталости. Легкая дремота одолевала нас обоих. Крепко обнявшись, лежали мы рядом, не утрачивая однако сознания, что час разлуки близок.
Вдруг я вскочила с громким стоном.
Фридрих быстро поднялся.
— Ради Бога, Марта, что с тобою? Неужели? Говори же! Но нет… не может быть.
Я утвердительно кивнула головой.
С его губ сорвался мучительный крик. Выло ли то проклятие, или молитва, трудно сказать. Он позвонил, что было силы, и поднял на ноги весь дом.
— Скорее за доктором, за акушеркой! — приказал Фридрих вбежавшей горничной. Потом он бросился на колени возле постели и припал губами к моей беспомощно свесившейся руке.
— Жена моя, бесценное сокровище!.. И теперь, в такую минуту я должен уехать!