1) Дания уступает герцогства Австрии с Пруссией. Этим я осталась довольна. Союзники, без сомнения, поспешат уступить бескорыстно отвоеванные ими земли законному владельцу.
2) Граница будет в точности определена.
Это опять-таки было бы очень мило, лишь бы такое «определение» границ представляло побольше устойчивости. Ведь, право, жаль смотреть, как эти синенькие и зелененькие извилистые линии на географических картах то и дело перескакивают туда и сюда.
3) Государственные долги распределяются по количеству народонаселения.
Этого я не понимала, не дойдя еще в своих занятиях до изучения политико-экономических финансовых вопросов. Да и сама политика интересовала меня только в смысле войны и мира, так как то и другое было близко моему сердцу, во-первых, по человеколюбию, во-вторых, из привязанности к мужу.
4) Военный издержки платят герцогства.
Ай да остроумно! Страну опустошили, поля в ней вытоптали, народ перебили, надо же вознаградить ее чем-нибудь за такое множество потерь. Вот в виде награды и придумали обязать ее к уплате контрибуции.
— Ну, что же сегодня новенького насчет Шлезвиг-Гольштинии? — спрашивала уж теперь я сама, видя, что разговор медлит перейти на политическую почву.
— А вот что, — отвечал мне, 13 августа, отец: — граф фон-Бейст поднял на сейме вопрос: по какому праву союзники приняли уступку герцогств в свою пользу от короля, которого германский союз не признает законным владельцем последних?
— В сущности это резонное возражение, — заметила я. — Протокольный принц не был признан законным государем страны, и вдруг вы торжественно принимаете от Христиана IX…
— Ты ничего тут не смыслишь, дитя, — перебил отец. — Это просто хитрость, придирки со стороны Бейста. Герцогства принадлежать нам, потому что мы их завоевали.
— Но ведь не для себя? Война поднялась из-за подтверждения прав Аугустенбурга.
— Опять же ты ничего не понимаешь. Выставляемые кабинетами поводы к войне перед ее началом отступают на задний план, когда она кончится. Тогда победы и поражения вызывают новые комбинации; тогда государства увеличиваются и перекраиваются по совершенно непредвиденной мерке.
— Значить, и поводы к датской войне были не серьезными поводами, а только предлогами? — спросила я.
— Предлогами? Ну, нет, — поспешил на выручку моему отцу один из генералов, — скорее их можно назвать толчками, поводами к событиям, которые совершаются самостоятельно после кампании, по мере успехов враждующей стороны, одержавшей верх.
— Если б от меня зависело, — вступился опять мой отец, — то после Дюппеля и Альзена я не пошел бы на переговоры о мире; мы легко могли завоевать всю Данию.
— А что же нам с ней делать?
— Присоединить к германскому союзу.
— Обыкновенно ты ограничиваешь свои патриотические чувства одной только Австрией, милый папа. Какой же тебе интерес в этом увеличении германского союза?
— А разве ты позабыла, что Габсбурги некогда были германскими императорами и могли бы снова сделаться ими?
— И ты радовался бы этому?
— Какой же австриец не стал бы радоваться такому великому событию и гордиться им?
— Но как же быть, — заметил Фридрих, — если и другие великие державы Германии питают те же честолюбивые мечты?
Мой отец громко расхохотался.
— Корона священной римско-германской империи на голове протестантского королька! Да в своем ли ты уме!
— Только бы обе великие державы не перессорились между собою из-за провинций, отнятых у Дании, — заметил доктор Брессер. — Завоевать их было не мудрено, а вот что с ними делать теперь? Это послужит только поводом ко всевозможным затруднениям. Всякая война, каков бы ни был ее исход, непременно таит в себе зародыш следующей войны, потому что всякое насилие нарушает чье-нибудь право. Отсюда рано или поздно вытекают новые притязания, следует новое столкновение, которое опять разражается новым насилием, и так идет до бесконечности.