К весне наступаешь бурный период, когда события быстро сменяются одно другим. Австрия до того решительно заступается за Аугустенбурга, что Пруссия немедленно усматривает в этом нарушение гаштейнского договора и явно-враждебные намерения со стороны дружественной державы. Вслед за тем оба государства спешат вооружиться как можно надежнее, и Саксония также берет с них пример. Со всех концов бьют тревогу. «Война в виду, война в виду!» трубят газеты, и то же самое слышится во всех разговорах. Я чувствую себя так, как будто нахожусь на корабле в открытом море, и жду с минуты на минуту грозной бури…
Самым ненавистным человеком в Европе и мишенью для всевозможных нападок является теперь Бисмарк. 7-го мая происходит покушение на его жизнь. Имел ли в виду Блинд — злоумышленник — отвратить своим поступком надвигавшуюся бурю? И удалось ли бы ему достичь этой цели, если б он убил берлинского дипломата?
Я получаю из Пруссии от тети Корнелии письма, из которых видно, что там народ менее всего желает войны. У нас господствует всеобщий энтузиазм, и перспектива борьбы с пруссаками возбуждает воинственное одушевление, а «миллион отборного войска», стоящего наготове, волнует патриотической гордостью сердца австрийских граждан; в Пруссии же обнаруживается внутренний разлад. Бисмарк и в своем отечестве подвергается не меньшим нападкам и клеветам, чем в Австрии. Ходят слухи, будто бы ландвер отказывается участвовать в «братоубийственной» войне; толкуют также, что императрица Августа бросилась к ногам своего супруга, умоляя его сохранить мир. О, с какою радостью упала бы я рядом с нею на колени и увлекла за собою всех, всех своих сестер, заставив их молить о том же. Вот к чему следовало бы стремиться всем женщинам: «Мир, мир! Долой оружие!» Что, если б наша красавица-императрица также бросилась к ногам своего супруга и со слезами, подняв руки, молила его о разоружении? Но кто знает? Может быть, она и делала это; пожалуй, сам император искренно желал поддержания мира, однако давление со стороны его советников, ораторов, писак и крикунов сделало свое дело. И не мудрено: для единичной личности — даже на высоте царского трона — слишком трудно сопротивляться такой неодолимой силе.
XIX
1-го июня Пруссия заявляет на союзном сейме, что она немедленно приступит к разоружению, если Австрия с Саксонией подадут в том пример. На это из Вены тотчас ответили, что Пруссия уже давно намеревается напасть на Австрию в союзе с Италией, и потому Австрия готова предоставить на полное усмотрение германского союза дела с эльбскими герцогствами. Одновременно с тем, она намерена созвать в Гольштинии всесословное собрание.
Против такого заявления Пруссия протестует, так как оно противоречите гаштейнскому договору. Этим, по ее словам, Австрия возвращается к венскому трактату, которым было установлено общее владение; следовательно, Пруссия также имеет право занять Гольштинию, как она не противится с своей стороны занятию австрийцами Шлезвига. Пруссаки безотлагательно отправляются в Гольштинию. Габленц отступает, не прибегая к оружию, но не без протеста.
Перед тем Бисмарк выразился в циркуляре: «От Вены мы не встречали никакой предупредительности. Напротив, до слуха короля дошли из достоверного источника такие выражения государственных людей Австрии и советников императора („трич-трач“), которые явно доказывают, что министры, во что бы то ни стало, желают войны (значит желают народоубийства: какое тяжкое обвинение!) частью в расчете на победу, частью имея в виду уладить внутренние затруднения и поправить собственные расстроенные финансы с помощью прусской контрибуции (государственная мудрость?)».