9-го июня Пруссия заявляет союзному сейму, что он не имеет права решить один шлезвиг-гольштинский вопрос. Предлагается новый план реформы союза, при чем из него исключаются Нидерланды с Австрией. Тут пресса впадает уже в воинственный тон и, — как предписывает патриотический обычай, — пророчит несомненную победу. Верноподданный, призывающий своего государя к войне, не смеет допускать возможности поражения. Передовые статьи расписывают предстоящее вступление Бенедека в Берлин, а затем грабеж прусской столицы кроатами. Некоторые советуют даже прямо-таки сравнять ее с землею. «Грабеж», «сравниванье с землею», «прыжки через мечи» — все это хотя и не соответствует более нашим современным понятиям о народном праве, но слишком крепко засело у людей в головах после школьных уроков древней истории. О подобных вещах так часто говорилось в описаниях битв, выучиваемых школьниками наизусть, и так часто писалось в ученических сочинениях на заданную тему, что едва засядешь за составление газетной статьи о войне, как такие слова сами собой льются с пера. Презрение к врагу нельзя выразить в достаточно едкой форме; так, венские газеты принялись величать прусских солдат «портными, подмастерьями». Генерал-адъютант граф Грюнне хвастался «прогнать пруссаков мокрыми швабрами». Ведь подобные приемы — как хотите — способствуют «популярности» войны. Все это укрепляет народное самосознание.
11-го июня Австрия предлагает союзу принять меры против прусского самоуправства в Гольштинии и мобилизировать все союзное войско. 14-го июня предложение это подвергнуто голосованию и принято девятью голосами против шести. О, эти три голоса! Какой оглушительный жалобный вой, полный раздирающей муки, отозвался бы на них, как эхо! Свершилось. Посланники отозваны. 16-го июня германский союз приглашает Австрию с Баварией подать помощь ганноверцам и саксонцам, которые подверглись уже нападению со стороны пруссаков. 18-го выходит прусский манифест о войне; одновременно с ним манифеста австрийского императора к народу и прокламация Бенедека ко вверенным ему войскам. 22-го принц Фридрих-Карл издает приказ по армии и тем открывает войну. Я старательно переписала в свой дневник эти четыре документа; вот они. Король Вильгельм говорит:
«Австрия не хочет забыть, что ее государи некогда повелевали целой Германией, и не хочет признать в юном прусском народе своего союзника, а видит в нем соперника. Пруссии, говорит она, нужно препятствовать во всех ее стремлениях, так как что приносить пользу ей, то служить ко вреду Австрии. Злополучная вековая зависть вспыхнула теперь с новой силой: Пруссию надо унизить, уничтожить, опозорить. Договоры с нею не значат ничего. Куда ни взглянешь в Германии, всюду мы окружены врагами, и их военный клич — унижение Пруссии. До последнего момента я изыскивал и оставлял открытыми пути к мирному соглашению, но Австрия его не захотела».
Император Франц-Иосиф отвечает, на это:
«Последния события неоспоримо доказывают, что Пруссия явно ставить силу на место права. Таким образом, злополучнейшая война — немцев против немцев — сделалась неизбежной! Ответственность за все бедствия, который она навлечет на отдельных лиц, на семьи, провинции и государства, я слагаю на тех, кто ее вызвал. Пускай они отвечают за все пред судом истории и престолом вечного, всемогущего Бога».
И непременно «другому» приписывается желание войны! Непременно «другого» упрекают в том, что он ставить силу на место права! Прекрасно; но зачем существует возможность нарушения народных прав? «Злополучная» война, потому что «немец идет против немца». Совершенно верно: это уж несколько высшая точка зрения, которая ставит более широкое понятие: «Германия» над понятиями: «Пруссия» и «Австрия», но еще только один шаг вперед, и мы дошли бы до высшего обобщения и при его свете увидали, что всякая война людей против людей — именно одной цивилизованной нации против другой — будет — «братоубийственной» и что, вместо выгод, от нее можно ожидать только массы бедствий. Что толку в этом взваливании на противника ответственности перед «судом истории»? История, как она писалась до сих пор, сама кадила успеху. Тот, кто окажется победителем, возводится в герои, и клика историографов падает перед ним в прах, величая его исполнителем «культурной миссии». Ну, а более строгая ответственность перед «престолом Всевышнего»? Да разве самого Всевышнего не называют руководителем сражений? Разве при начале и при исходе каждой войны не совершается Его неисповедимая воля? Противоречие на противоречии! Да как же и не наталкиваться на них на каждом шагу там, где истина прикрывается фразами, где два несовместимых, взаимно исключающих друг друга понятия, каковы: война и справедливость, ненависть к чужой нации и человеколюбие, должны быть одинаково почитаемы, одинаково священны?