Развернул тряпицу, и в комнатёнке без окон вспыхнуло белое солнце.
Долго клял себя Данор, что пожадничал и не бросил цветок-застёжку в Ледащее болото, где ей и место.
Три дождливых рассвета спустя, глядела Эльда на свою дочь, мучавшуюся родовыми схватками. Выдержит ли сердце, раненное предательством? Когда роженица заснула ненадолго, тихонько вышла. С каждым мигом шаг Хранительницы становился всё тяжелей и стремительней. Вслед ей стонали половицы, охали стены. На крыльце спросила испуганного ювелира и жавшихся к нему домочадцев:
- Где Нарут?
Загрохотало над Горой, молния сверкнула.
- Ушёл он ... Сказал, что навсегда ... - глотая слёзы и страх, ответил Данор.
- Куда?
В ответ старик только головой помотал.
Эльда внимательно на него посмотрела:
- Не договариваешь опять. Не могу я заплатить за твои делишки жизнью своей дочери. Так что не обессудь ...
Хранительница вытащила из-за пазухи кусок верёвки и направилась к остолбеневшему от ужаса старику. Верёвка стала извиваться, и вот уже в руках Эльды болотная гадюка ...
В тот же миг из дома раздался пронзительный вопль Ирмы:
- Ма-а-ма!
Женщина словно очнулась, бросила верёвку на землю и побежала к дочери.
***
Талька вынырнула из глубокого сна, как из омута. Только не в ясный улыбчивый день, а в тёмную избу, на полати, в груду овечьих шкур. Рядом сопел братишка Талёк. Внизу, возле окна, навалившись грудью на стол, спала мама. Видать, присела отдохнуть, и её сморила усталость.
- Кха, кха ... ох ... кха ... - раздалось из-за занавески. - Доча ... Ох ... моченьки нету ...
Это помирала бабка Эльда. Днём лежала молча и неподвижно, а при лунном свете стонала и охала. Колыхалась плотная тряпка, будто кто её сорвать хотел. Но Талька знала: бабка даже встать не может. Высохли ноги, когда близняшки на свет появились. Соседки шептались: Эльда из-за них недвижной сделалась. Своё здоровье отдала, чтобы жизнь в мёртворожденных вдохнуть.
Вчера вечером, наевшись каши, они решили бабку накормить. Думали, поест и охать ночью не будет. Взяли длинную ложку, которой мама щи мешала, зачерпнули сытную горку пшена и подкрались к занавескам.
- Талька, а почему бабушка днём спит, а ночью плачет?
Худенький, болезненный мальчик обращался к сестре, как старшей.
- Не знаю, - Талька локтем отодвинула полотно.
- Фу, чем пахнет? - отшатнулся Талёк. - Может, под лежанкой соседкина кошка сдохла?
- Она же весной потерялась, не помнишь, что ли? Ну, чего встал? Раздвигай занавеску со своей стороны.
Талёк сморщился, но послушался.
Звякнули металлические кольца, и розоватый вечер проник в затхлые сумерки бабкиного убежища.
На подушке, серой, как придорожная пыль, косматая голова.
Зеленоватый плесневелый налёт бугрится на лбу.
В чёрном провале рта посинелый язык.
Полусомкнутые веки в тяжах бурого гноя.
- Она ...она живая? Талька, бабка-то живая ... или померла?
- Маму надо звать, Талёк. Мама ... - хотела закричать, но прошептала девочка. - Пойдём отсюда ...
А как идти, если ноги будто в пол вросли?
За окном ветер в яблоневых ветках запутался. Зашуршал листвой, рванулся в небо и собрал тучи в сумрачные громады. Сразу потемнело и поскучнело на улице. В избу неожиданно для этого часа ночь прокралась. Бабкин угол будто шапкой накрыли.
Не успели ребятишки отпрянуть, как пошевелилась Эльда.
Вспучилось одеяло, с шорохом на пол упало.
Замерцали красноватые огоньки - это бабка на них посмотрела.
Выпала ложка из Талькиных рук.
Тоненько Талёк заплакал.
Сестра его к себе прижала, косыночкой от бабкиного взгляда прикрыла.
Кхм ... кхм ... - раздалось привычное.
- Бабушка, мы думали ... - Талька от страха запнулась, но собралась с силами: - Думали, померла ты ... Каши вот принесли ... А мамы нет ...
Поняла девочка, что говорит неладно, но остановиться не смогла:
- Ты, бабушка, лежи, а мы сейчас уйдём, мешать не будем.
- Кхм ... руку ... руку дай ... - проскрипела из темноты бабка.
- Встать хочешь? Нельзя тебе. А то я водички принесу?
- Руку дай! Ру-у-ку! - вдруг истошно закричала старуха.
И сразу закачалась, заходила ходуном занавеска.
Хлопнула дверь, это мама пришла. Рванулась к ребятишкам, но подойти не смогла - словно сильный встречный ветер остановил. Закрылась рукой, к столу подошла. Свечу зажгла. И от огонька, хиленького и робкого, который больше чадил, чем светил, успокоилось всё в избе. Опали вздувшиеся занавески, потускнели страшные бабкины глаза. Уже не выла старуха, а едва слышно сипела:
- ... у ... дай ... руку ...
Мама детей оттолкнула и задёрнула угол. Ох, и досталось же близняшкам!