Он уже знал, что тут было не так. Белизна. Неестественная белизна тела, какой в природе не встретишь. И что-то еще.
— Прошу прощения, но это моя знакомая, — отозвалась за его спиной Соберай.
— Это была ваша знакомая, — буркнул Шацкий. — Где криминалисты?
Молчание. Он обернулся и взглянул на толстяка-полицейского — лысого, с пышными усами. Как его тут бишь величают? Маршал? Очень оригинально.
— Где криминалисты? — переспросил он.
— Сейчас подойдет Марыся.
Все здесь называли друг друга по имени. Все они тут друзья, черт бы их побрал, секта местечковая.
— Вызовите группу из Кельц, пусть захватят с собой все свое хозяйство. А пока — тело прикрыть, территорию в радиусе пятидесяти метров огородить, никого не подпускать. Ротозеев держать как можно дальше. Оперативник уже прибыл?
Глядя на Шацкого как на пришельца и вопросительно на Соберай — та стояла потрясенная, — Маршал поднял руку.
— Ладно, с этим закончили. Теперь так: я знаю, что туман, темно и ни хрена не видно. Но всех проживающих в этих домах, — он показал рукой на дома на Еврейской, — и в тех домах, — он повернулся и показал на виллы по другую сторону рва, — допросить. А вдруг кто-то страдает бессонницей, или мается простатой, или, как ненормальная домохозяйка, перед выходом на работу варит рассольник-свекольник. Нас интересует тот, кто что-то видел. Ясно?
Маршал закивал головой. Тем временем к Соберай вернулась уверенность, она подошла и встала так близко, что он почувствовал ее дыхание. Была она женщина высокая, их глаза оказались почти на одном уровне. На деревне девки статны, подумал Шацкий, преспокойно ожидая, что будет дальше.
— Извините, так это вы теперь ведете следствие?
— Ну.
— А можно узнать, с какой это радости?
— Попробую угадать. Возможно, потому, что речь идет не о пьяном велосипедисте и не о краже мобильника в школе?
Темные глаза Соберай почернели.
— Иду к Мисе, — прошипела она.
Чтоб не рассмеяться, Шацкому пришлось напрячь все силы. Боже, они и вправду называли свою начальницу Мисей.
— Чем быстрее, тем лучше. Кстати, это она вытащила меня из постели, где я неплохо проводил время, и велела заняться делом.
Казалось, Соберай вот-вот вспылит, но она резко развернулась и отошла прочь, покачивая бедрами. Узкими и малопривлекательными, оценил Шацкий, провожая ее взглядом. Он повернулся к Маршалу.
— Кто-нибудь из следственного прибудет? Или они начинают работу в десять?
— Я здесь, сынок, — донеслось сзади.
За его спиной на раскладном стульчике для рыболова-спортсмена примостился усатый дед — здесь они почти все носили усы — и дымил сигаретой без фильтра. Не первой. По одну сторону стульчика лежало несколько оторванных фильтров, по другую — несколько бычков. Шацкий виду не подал, что удивлен, и подошел к старику. У того были совершенно седые, коротко стриженные волосы, изборожденное морщинами, как на автопортрете Леонардо, лицо и светлые, водянистые глаза. Зато хорошо ухоженные усы были иссиня-черными, что придавало ему демонический, настораживающий вид. Старику было под семьдесят. Если меньше, значит, жизнь его оказалась богатой катаклизмами. Дед взирал на него со скучающей миной, Шацкий протянул руку.
— Теодор Шацкий.
Старый полицейский потянул носом, отложил чинарик и, не вставая, подал руку.
— Леон.
Он задержал руку Шацкого в своей и, воспользовавшись помощью, встал. Был он высок, худощав и без толстой куртки и шарфа выглядел бы, наверно, как стручок ванили — тонкий, согнутый и морщинистый. Шацкий отпустил руку деда и ждал продолжения. Но его не последовало. Старик взглянул на Маршала, и тот подскочил к нему, словно был на резиночке.
— Слушаю вас, пан инспектор?
Ошибка какая-то. Слишком высокий чин для провинциального оперативника.
— Выполняйте всё, как велел прокурор. Кельцы будут здесь через двадцать минут.
— Но это ведь почти сто километров, — возразил Шацкий.
— Я их вызвал час назад, — пробормотал дед. — А потом ждал, когда дамы и господа прокуроры изволят пожаловать. Хорошо, хоть стульчик с собой прихватил. Кофе?
— Не понял?
— Кофе пьете? «Башмачок» открывают в семь.
— Лишь бы там ничего не брать на зуб.