— Так как оно, пан Файоло? Лошадки уж тронулись, начнем, пожалуй?
— Время, время, пан Тадланек!
— Ну-ну… на одну партию время найдется, не бойтесь ничего! — Тадланек улыбнулся Файоло худым лицом и большими черными глазами. — Вижу-вижу, пан Файоло, вы вроде не в своей тарелке. — Он понизил голос до шепота, шепот его сипел, как горящий котел. — А что, если я возьму да и шепну Белиной мамаше, пани Блажейовой?
У Файоло заблестели глаза.
— Приду, пан Тадланек, приду…
— Ладно, лошадки уж тронулись!..
По лестнице к ним сбежала Клара Микова — черные туфли, черная шапочка, а в общем вся красная, красные крепсилоновые чулки, длинный красный жакет, васильковые глаза, чуть удлиненные черным карандашом.
— Привет, Файоло!
— Привет, Яна!
— Что? Что-что?
— Привет, Клара! Пардон, пардон, елки-моталки!
— Ну то-то! Тадланек рассмеялся.
— Пан Тадланек, прошу вас, — сказала Клара Тадланеку, — начните, наконец, играть в карты в котельной! Дедушка уж совсем из себя выходит… — Она повернулась к Файоло. — Файоло, начните уж… Идешь в город? Пошли!
Тадланек смотрел вслед Файоло и Кларе — они вышли на улицу сквозь большой проем в массивной дубовой раме. Да, пожалуй, Файоло не стоит уже стращать Белиной мамой, подумал он, и большие чернью глаза его улыбнулись.
Перевод Н. Шульгиной.
СОЖЖЕННЫЙ ГОЛОС
Ни к кому в доме не липли так новости, и важные и неважные, как к пани Юлии Бакайовой. Она не собирала их, они сами к ней приходили, и неведомо как. Ей доподлинно было известно, как обстоят дела у Файоло с Белой и у Белы с Петё, как у Имро, Файолова брата, с Дариной Тихой, что, мол, Ремповы уже не живут вместе, а к пани Ремповой переехала ее сестра, пани Микульцова, откуда-то из деревни, из какой-то Доваловой, пани Бланка Микульцова. «Там у них дети! Детские вещи… детские голоса! Да и мужские тоже! У них весело, мужики туда таскаются, ухажеры всякие… Пани Мария и пани Бланка живут не тужат! Да вот только докуда все, докуда? Ведь оно, ясное дело, до поры до времени, все во власти божьей, все на волоске…»
Потом она ненадолго задумалась о Беле Блажейовой.
— До чего глупа девка, вот те и выкинула, — сказала она вслух, — пришлось… Молодая, а уж… Ведь как ни крути, а все срам, молодая, и опять же с ребенком. Теперь у ней хоть и не будет хлопот, а жизнь все одно перекошена… Ох, и дела! А уж мать-то ее — вот бедняжка!..
В корпусе 4 «Б» бухнула входная дверь.
— Ой…
Снова бухнула.
— О, господи! — вздохнула пани Бакайова. — Неужто застеклили? Ну и добро, ведь дуло-то как, пока стекол в ней не было, да вот теперь опять пойдет стукать как заведенная! Разве услышишь чего… — Она подошла к двери, немного там постояла, прислушиваясь к затихшему дому. Вскоре услыхала короткие, тяжелые шаги. — Мацина идет… А ну его к дьяволу, проку от него никакого, слова путного еще не сказал…
В дверях захрипел звонок. Пани Бакайова постояла минуту, затаив дыхание и озираясь по квартире — не раскидано ли то, чему не полагается быть раскиданным, — потом затопала на месте, сперва тихо, затем громче, и отворила.
— Целую руки! — поздоровался Мацина.
— Добрый день, добрый день, пан доктор!
— Можно на минуту?
— Да, да, милости просим!
Мацина вошел в прихожую, отворотив нос от опрятной старости и одиночества, но, правда, тотчас почувствовал, что они тут еще не совсем угнездились, а лишь собираются, лишь только начинают попахивать.
— Проходите, пожалуйста!
— Нет, нет, благодарствую, пани Бакайова, нет, — сказал Мацина, не снимая шубы, — нет, я бегу, тороплюсь… Извините, я и в этом останусь! — Он указал на теплую фетровую шляпу, тщательно вычищенную, плотно сидящую на его круглой голове. — Бегу, спешу… а с ними, к великому сожалению, ничего не могу сделать. — Он вытащил из пальто восемь писем, пересчитал их. — Тут все, пани Бакайова… Вот, пожалуйста! — Он улыбнулся, прибавил: — Да, пани Бакайова, так оно! На такие дела закона не существует, а на давние ошибки, на те, что люди скрывают годами, его и подавно нет. А сколько таких ошибок! Это ни одна легислатура не осилила бы… Даже она не упомнит… Вот они, пожалуйста!
Пани Бакайова взяла у Мацины письма весьма неохотно и боязливо.
— Жизнь человеческая, пани Бакайова, — сплошная авария.
— А я-то думала…
— И я думал, но ничего не поделаешь, — сказал Мацина. — Было бы только хуже… Да, невероятная аварийность, невероятная… Это уж в самой человеческой природе заложено… И надо быть к ней готовым, тогда уже ничто не поражает. Ну, а дочка как?