Мацина принес карты, сигареты и вымытую венецианскую пепельницу.
— Где они? — спросил он. — Почему не пришли?
— Наверно, забыли про карты, может, вообще не придут.
— Закуривайте, пан инженер! Может быть, это приманит их. — Мацина разложил полукругом карты на раскладном столе. Ярко засияли черви, бубны, пики и трефы.
— Может быть, вот они приманят третьего и четвертого.
Курили и ждали.
Спустя какое-то время пришел длинный, тощий Файоло, поклонился, сказал: «Доброе утро!», улыбнулся широким ртом, выпяченной челюстью и белыми зубами и, хотя уже был переломлен у щиколоток, в талии и в шее, переломился еще и в коленях, весь переломился, сложился на раскладном стуле и положил на стол маленький радиоприемник, который тихо повизгивал венские песенки.
— Извините, что я пришел так поздно — я боролся с «мутью»!
— С «мутью»? — удивился Павловский.
Мацина хотел спросить то же самое. Его обидело, что Павловский опередил его.
— Ну я с ней расквитался.
Мацина больше ничего не спросил.
Павловский тоже, чтобы не опередить Мацину.
— Такая проблема — школьный урок, — сказал Файоло. — «Муть» разливается по мозгам, въедается в них, и, пока не избавишься от нее… Да вы сами знаете…
Он испугался, чувствуя, что «муть», и отнюдь не школьная, опять засела в голове: по солнечной стене слетела серая тень — это голубь сел на окно и заглянул ко мне, не началась ли в комнате моей весна… Ох, чтоб ее, вот уж «муть», так «муть»! Тухлятиной отдает, похуже древесного грибка. Не мешало бы очиститься от нее! Давно пора! Ее нельзя оставлять в мозгу, нет и нет! Может, это удастся сделать здесь, на балконе, может, еще быстрей, чем там, в котельной… Что, если про эту игру или игры, которые здесь будут, узнает Тадланек? Не пойдет ли он сразу к маме Белы? Он на такое способен! Да нет, пожалуй, нет…
— Ну как, пан Файтак?
Файоло посмотрел на Мацину.
— Как мы сыграем со шведами?
Минуту-другую они говорили — Мацина и Павловский. Файоло не следил за матчами, он даже не знал точно, говорят они про хоккей или про футбол, ему было безразлично, он думал о длинноногой Беле Блажейовой. Мацина мысленно беседовал со своей подругой, знакомой, то есть с Ирен. Как все обманчиво в мире! — думал он. Ведь она даже не знакомая в прямом смысле, не подруга, нет, она пр этом осто дорогостоящая жена, но он на ней, вероятно, не женится… Пожалуй, что нет… Павловского же не оставляло в покое будущее человечества, он все раздумывал над мыслью Мацины об убожестве жизни без бухгалтеров… По солнечной стене слетела серая тень — это голубь сел на окно и заглянул ко мне, не началась ли в комнате моей весна… Елки зеленые! Прочитать эту «муть» Беле? Помрет со смеху!
На балконе было приятно, дул ветерок, не принося запахов дыма городского дна. На высокой телевизионной антенне ворковали голуби, рядом, на антенне повыше, пел черный дрозд. Ветерок слегка покачивал антенну. Весна была везде. Карты на столе пестрели куда более живо, чем в котельной, пепельница с гондолами блестела и переливалась весенними оттенками.