— Спасибо.
— Пожалуйста! — Официант по привычке поклонился, прибавил еще: — Этот столик малость качается, что ж — коммуналка! — Шаркнул черными штиблетами о пластиковый пол и повернулся. Повернулся еще раз, осторожно качнул столик, задумчиво посмотрел в большое окно, ушел.
— Я потому написала вам в газету, что хотела сказать…
— Ваше здоровье, пани Ремпова!
Они подняли рюмки с коньяком.
— Ваше здоровье, пан редактор!
— Ваше здоровье!
Выпили.
Штефан Балтазар проворчал, что коньяк отдает горючей смесью, зажег сигарету Марии и себе.
— Вы писали очень сентиментально, будто невесть что случилось. Простите, случилось, конечно, но такое ведь случается постоянно. Таких писем мы получаем сотни, и их уже нельзя воспринимать всерьез: муж храпит, у жены потеют ноги, муж не хочет мыться, жена нечистоплотна, непорядочна, муж пьет, жена курит и сплевывает куда попало, вот, если хотите… Для таких вещей нужна была бы отдельная газета, но кому на это все отвечать? И вы писали, что очень тяжело переживаете, что муж, мол, оставил вас, оставил на самое себя, обрек на неуверенность, нужду и так далее и тому подобное. И мне пришлось ответить, конечно, в допустимых пределах, как вы сами писали, в самом деле, у нас нет времени, чтобы отвечать на письма так исчерпывающе, как полагалось бы.
— Исчерпывающе!
— Именно, исчерпывающе, досконально…
— Почему же вы не опубликовали все мое письмо? Почему вы не ответили на все? Ведь я писала вам не о своей семейной жизни на шаткой плоскости, а совершенно о другом.
— Но ведь…
— Да, именно…
— О своем муже?
— Нет.
— Об этой подруге?
— Да.
— Подруга, подруга… Подругами мы вообще не занимаемся в этой рубрике… Мы должны отвечать только на жгучие вопросы, поэтому в письмах отыскиваем лишь самые наболевшие и, возможно, еще разрешимые проблемы, а не подруг… Проблемы разрешимые… Муж бьет детей, издевается над ними, чтобы отвратить от себя заодно с ними и жену, жена заставляет детей обманывать отца, высмеивать, оскорблять и в конце концов его выгнать… Это вещи, пожалуй, даже болезненные, тут потребуется и санаторий. Иной раз нам кажется, что весь шар земной следовало бы превратить в психиатрическую лечебницу, где все лечили бы друг друга… Это уже проблемы непоправимые, неразрешимые…
— Но моя подруга — это ведь достаточно жгучая проблема и разрешимая, разве не так? Я написала вам, чтобы она поняла это.
— Она что, читает газету? Кто она?
— Не спрашивайте! Я не скажу. Я дарю ей имя. — С минуту Мария Ремпова глядела на Балтазара своими серо-карими глазами, на его светло-коричневый крапчатый пиджак плотной ткани, на коричневую рубашку и желтый галстук с коричневыми цветами, фиолетовые губы стянула она в наименьшую форму, какая была только возможна, в форму сердечка, сердечка, как всегда казалось Марии, положенного в маленькое блюдечко. — Не спрашивайте! Этого я не могу вам сказать. Она была моей хорошей подругой, по крайней мере такой я ее всегда считала, и у меня были к тому основания.
— В самом деле?
— Да. Почему вы не напечатали все?
— Что касается меня, — серьезно сказал Балтазар, — то мне показалось это слишком личным, частным, второстепенным и, я бы сказал, отжившим свой век, устаревшим. Повторяю, нас занимают самые наболевшие проблемы и еще разрешимые. Уж так повелось у людей, даже в поговорку вошло: нужда придавит, стерпеть всякое заставит.
— Думается, я не по нужде к ней пошла, если считать, что нужда — это когда нечего есть; подруга моя, правда, сочувствовала мне, когда я плакалась, что со мной приключилось, что от меня ушел муж, не сказав даже слова. Он ушел, а меня одолели ужасный страх и тоска. Страх, знаете, пан редактор, из-за всего и за все, что окружало меня. За детей, за себя, за квартиру, всю ночь я глаз не сомкнула, ходила по квартире, варила кофе, курила — и так до утра. Мне было жутко, я всего боялась — открытых и закрытых дверей, мебели, все мне было гадко, все напоминало о нем. Потом, на другой день, я пошла к подруге, она выслушала меня, успокаивала, что все наладится, пожалуй, лучшие давала мне советы, чем вы, пан редактор, и пригласила меня к ним ночевать, раз уж так мучусь страхами. Поплакалась я и перед пани Вондровой…
Мимо стола прошла пожилая официантка в чистом белом переднике и предложила сигареты, разложенные на подносе, за ней проследовал низкорослый чернявый мужчина с неподвижным лицом, он нес газеты, журналы и спички.