Балтазар отбросил сигарету.
Мария Ремпова вскоре вернулась.
А-а, подумал Мико, это они вместе идут на работу. Люди не дают покоя этой работе, ночь ли, день ли — все одно. А кто она, эта пани? Вроде бы даже и знакомая…
Елки-моталки! — сообразил Файоло. У них-то лады! И чего этой дуре Беле приспичило связаться с Пете?
А пани Бакайова, тихо вздохнув «Ох-хо-хо!», слезла с подоконника и пошла спать.
Штефан Балтазар и Мария Ремпова вместе, под руку, скрылись из поля зрения Мико и Файоло, прошли Смарагдову улицу и долго потом шагали рядом, а когда оказались на темной, плохо освещенной улочке, совсем замедлили шаг. Расстались перед особнячком, обнесенным крепкой оградой из витой проволоки и обросшим широкими, разной высоты туями и магнолиями.
Высоко в небе гудел и мигал самолет.
Балтазар возвращался от особнячка и не знал, куда податься. В голове шумело от горючей смеси, Марииной отчужденности и Кайиного белого девичьего тела, от округлого лица, прорезанного широкими, большими губами. Уж так повелось, подумал он, после Кайи любая женщина будет чужой и ни у одной уже не будет всего того, что есть у Кайи…
— Ах, это ты, Марка, ну привет! — сказала вторая подруга Марии Ремповой, когда та вошла в гостиную вместо с ее мужем (он ходил открывать ей калитку) и тихо уселась к телевизору. Давали программу.
— Садись! Или ты уже сидишь?
— Спасибо, уже сижу, — сказала Мария Ремпова, порадовавшись, что села в темноту. Дома страшно и стыдно спать одной, без мужа и без детей, а вот так сидеть в темноте хорошо… Она смотрела поверх голов своей подруги, ее мужа, его брата, их детей и не могла понять, что перед ней на экране, хотя уже какое-то время глядела на кусок блестящей, ритмично дергающейся ткани. Блестящая, будто слизистая ткань, инструменты, белые халаты, белый цвет, замысловатые инструменты, немецкий комментарий, пояснения, непонятный ноток специальной речи, дергающаяся ткань, опять инструменты, невероятно замысловатые. Это резиновая рукавица, нож, скальпель, или как оно называется… Из блестящей, будто слизистой ткани и из-под ножа брызнул на резиновую перчатку шматок черной каши. У Марии Ремповой во рту набежала слюна.
— У-у-ух! — охнуло общество. — Бр-р-р!
— Что? — спросила Мария Ремпова. — Что это?
— Операция на сердце.
— Тебе противно? — спросила Мария подругу. — Мне нет.
Долго тянулась операция, долго тянулся немецкий комментарий, а когда кончилась передача, подруга поднялась от телевизора и включила свет.
Остальные Марию холодно поприветствовали, поздоровались.
— Марка, поди, пожалуйста! — сказала подруга и повела Марию в соседнюю комнату, в кабинет мужа. Закрыла за собой широкие застекленные двери. Посмотрела на Марию, будто преодолела что-то невероятно трудное, и сказала: — Сердце, это ужасно! — Улыбалась, морщила нос от запаха алкоголя, исходящего от Марии; длинные брови двигались вместе с улыбкой, и улыбка, кривясь, подпирала к правому серому глазу бледную щеку. — Садись! — сказала подруга, хозяйка дома, и села сама. — Закури!
Закурили обе.
— Погляди, Марка, — сказала Мариина подруга в растерянности, — это длится уже довольно долго и еще дольше продлится. Ну пойми же, наконец! Ты можешь понять?
— Что мне понимать?
— Не сердись!
— А на что?
— Погляди, Марка, — сказала вторая подруга, — у нас тут, погляди, такие широкие застекленные двери, большие люстры, и начни зажигать мы ночью свет, один в одно время, другой — в другое, мы беспокоили бы друг друга…
— Большие люстры есть у тебя, вижу, а есть ли у тебя бабушка?
— Что?
— Бабушка у тебя есть?
— Что? Не понимаю…
— Конечно, мы беспокоили бы друг друга, — сказала Мария, — там нету бабушки, здесь помехой большие люстры… — Она встала, подняла с толстого ковра сумку с чистой пижамой. — Я бы с удовольствием посмотрела, но, конечно, только по телевидению, если бы оперировали твое сердце! Мне бы не было противно. Пожалуй, даже приятно!
Она вышла из комнаты, из особняка, на улице бросила горящую сигарету. И задумчиво глядела, как по темному асфальту разлетались искры и как потихоньку затухали. А потом Мария Ремпова, покинутая, одинокая женщина, брела домой, в голове гудело, шла она очень медленно, а когда дошла и вытащила из сумки ключи, чтобы отворить дверь в парадном корпуса 4 «Б» (ей не хотелось переступать через пустую раму), то вздрогнула и оглянулась. Испугалась, не хватило духу даже вымолвить слово.