Отец Василий: – Думаете, что восьмой собор может стать реальностью?
Отец Иоанн: – Не сейчас. Все поместные церкви сейчас разобщены на уровне высшего священноначалия. И мне кажется, что это промыслительно. Господь милостиво, через человеческие разделения, отдаляет от нас Второе Пришествие. Ведь такой собор станет знаком того, что «близ есть, при дверех». А не все ещё готовы.
Отец Василий: – Я думаю, что «заговора» никакого нет.
Отец Иоанн: – Вы о масонах? Конечно, никакого «заговора» нет. Есть мощная система власти и управления этим миром, которая развивается. И подминает под себя всё, что для неё является чужим.
Отец Василий: – Ислам им пытается сопротивляться.
Отец Иоанн: – Бесполезно. Богатые исламские страны давно в системе. Их правители и богатые мусульмане давно состоят в масонских ложах. В бедных – силой оружия устанавливают новый порядок. Те, кто сопротивляются – будут рано или поздно поставлены под контроль. Вопрос времени.
Отец Василий: – Да и сам ислам – слишком мифологическая религия, чтобы быть серьезной силой в духовном плане.
Отец Иоанн: – Да. Они могут легко умереть за свои убеждения. Но я вижу в этом не веру, а руку беса. Одержимость. Убить себя, убивая ближнего. Ведь это двойной грех. Их новые мученики за веру – полная противоположность мучеников христианских. Впрочем, что ожидать от тех, у кого был такой учитель…
Отец Василий: – Они считают его образцом для подражания.
Отец Иоанн: – У христиан слишком высокие нравственные идеалы. Любая бабушка, которая ходит годами в церковь и живет по заповедям, благочестивее, чем учитель мусульман. То, что невозможно человеку, возможно Богу. Ислам – не от Бога. Он скорее – по попущению Божьему. Для нас – многое, что написано в Коране басни и сказки.
Отец Василий: – Я читал Коран. Сказать, по правде, у меня ощущение, что это писал душевнобольной человек. Какие-то обрывки мыслей, нет ни ясности мышления, ни какой-либо логики в повествовании. Мысли скачут, перебивают друг друга, путаются, теряются. Разве такое откровение от Бога? А ведь Магомет не имел прямого Богообщения. Ему диктовал этот бред некто, кто назвался архангелом Джибрилом. И самое интересное – сам Магомет некоторое время думал, что это не ангел, а сатана. Пока его жена не переубедила его. Знаете, в языческих религиях тоже есть полубезумные тексты, которые были даны бесами. В них мало смысла. Часто витиеватый, но бессмысленный набор фраз или слов. Иной раз они красивы по форме. Но всё равно это поток сознания. Это сродни говорению на языках, которое практикуется у сектантов.
Отец Иоанн: – Любое признание, исповедание и проповедь о другом боге, кроме Христа, не что иное, как идолопоклонство. Вот и весь сказ. Это не я сказал. Святые отцы.
Отец Василий: – Отче, извините, что перебиваю. Скоро вечерняя служба. Не пора ли нам?
Отец Иоанн: – Ой…Правда. Заболтались мы, дорогой брат. Поспешим.
Отец Василий и отец Иоанн встают из-за стола на террасе и идут по направлению к монастырскому храму.
Конец второй картины
Картина третья
Поздняя осень. Алов приезжает к своему давнему другу – писателю.
Андрей живет в своем доме в деревне.
Сидят на кухне и разговаривают.
Андрей: – Как там, в Москве?
Алов машет рукой: мол, нет смысла об этом спрашивать.
Андрей: – Как отец Василий? Давно я его не видел. Здоров ли?
Алов: – Слава Богу. Вернулся из Греции. Опять что-то непонятное там творится.
Андрей: – Что имеешь ввиду?
Алов: – Пропал его друг. Отец Василий был у него в гостях, в монастыре. Договорились, что отец Иоанн утром полетит в Афины и вечером этого же дня вернется. Улетел, и больше его никто не видел.
Андрей: – Как так?
Алов: – А вот так…
Андрей: – Это как-то связано с Иваном Сергеевичем?
Алов: – Кто знает… Отец Василий говорит, что внутри Церквей идет война. Скрытая. Мало, кто понимает это…
Андрей: – А обязательно понимать? Ты знаешь, у меня был дед. Царство Небесное. Верил, молился, но в церковь не ходил. Да ты же видел его, Коля. Помнишь, лет шесть назад? Ты был у меня на Рождество.
Алов: – Невысокий, седой. С бородой? Он?
Андрей: – Точно. Так вот не ходил. Обиделся на какого-то священника. Еще в Советские годы. Как и почему – не помню уже толком. И перестал ходить. Лет двадцать не ходил. И тут, вдруг, начал рисовать…