Дом для домового
Говорят, когда ты окажешься в действительно своём доме, то непременно это почувствуешь и захочешь там остаться. У всех приятелей Никифора всё именно так и вышло — они уже остепенились, осели, многие даже завели семьи, и только он — непутёвый — всё мотался из одних гостей в другие с балалайкой под мышкой и твёрдым калачом за пазухой. Ни кола, ни двора — никому не нужен, зато и терять нечего. Чем не жизнь?
Сперва другие домовые говорили ему, снисходительно улыбаясь в усы:
— Не спеши, дружок, ещё успеешь хозяйством обзавестись. Гуляй, паря, пока гуляется.
Но шли годы, а родной дом всё не находился. И вскоре былые защитники стали ему пенять, мол, пора бы уже и за ум браться — смотри-ка, вон борода-то уже седая!
Никифор даже пробовал устроиться уже хоть где-нибудь: присмотрелся к хозяевам одной избушки, сделал себе лежанку в самом тёплом месте за печкой, даже с царапучим котом подружился — только всё это было без толку. Если дом не твой родненький, всё будет из рук валиться, а дело на лад не пойдёт.
В общем, годик-другой он так пожил, а потом у той избушки настоящий домовой сыскался: тот, кому там судьбой было назначено жить, — пришлось собирать вещички, прощаться с котом и уходить восвояси.
После нескольких таких попыток Никифор окончательно уверился, что места, где он бы чувствовал себя как дома, не существует вовсе. Такое изредка, но случалось. Может, не построили ещё тот самый, родной уголок?
Тогда он решил, что уж лучше жить одному, чем где попало и с кем попало, задружился с лесовиками и каждое лето проводил в берёзовой роще, а на зиму переезжал к баннику Серафиму — тот был всегда рад весёлой компании. Так и жил, словно перекати-поле, пока однажды не встретил… впрочем, давайте обо всём по порядку!
В погожий летний день Никифор сидел на своей любимой полянке в рощице. С утра он собирал грибы, чтобы насушить запасов на зиму, и к обеду сильно притомился, поэтому решил присесть на поваленную сосну — от-дох-нуть.
Бездомный домовой снял лапти, размотал портянки и поставил на мягкую травку усталые пятки. Повсюду, куда хватало глаз, буйно цвёл иван-чай, над поляной жужжали пчёлы, на небе не было ни облачка, и вскоре Никифора так разморило на солнце, что он не сразу заметил, когда на поляне появилась женщина лет тридцати пяти-сорока с толстыми чёрными косами.
«Тоже, небось, по грибы пошла», — подумал Никифор. Но, присмотревшись, понял, что ошибся: при ней даже корзинки не было. Впрочем, какое его дело, кто и зачем в лес шастает? Не его это вотчина. А его люди всё равно не видят, ежели сам не захочет показаться — на этот счёт можно было не беспокоиться.
— Здравствуй, дедушко, — женщина наклонила голову в приветствии, и домовой заозирался по сторонам.
Кроме них двоих на поляне никого не было. Ну дела!
— Это ты… мне? — с опаской уточнил он (спокойствие, только спокойствие, если она его не видит, то и не услышит).
— А кому же ещё, — незнакомка улыбнулась. — Слыхала я, будто в лесу живёт бездомный домовой. Это ты и есть?
— Допустим, — Никифор на всякий случай надел лапти — мало ли, вдруг придётся ноги уносить. — А ты сама-то чьих будешь? Ведьма, что ль?
— Допустим, — передразнила его женщина. — Таисьей меня кличут.
— А, так я слыхал о тебе, — домовой с облегчением выдохнул. О Таисье ему рассказывали и лесовики, и домовые, и даже банник Серафим. Все сходились во мнении, что местная хранительница баба хоть и добрая, но строгая — у такой не забалуешь: следит, чтобы в Дивнозёрье всё было честь по чести. — Что тебе надобно, хранительница? Неужто и ты пришла уговаривать меня остепениться?
— Больно надо, — хмыкнула Таисья, перекидывая за спину тяжёлые косы. — Со своей жизнью ты уж как-нибудь сам справляйся, а будет нужна помощь — приходи, подсоблю, чем смогу, но, куда не просили, не полезу. Есть у меня просьба одна. Выслушаешь?
— Отчего ж не выслушать! — Никифор, улыбаясь, огладил бороду. Внимание самой ведьмы-хранительницы ему льстило. — Чем могу служить?
— Да как бы это сказать… по основному твоему роду занятий есть задачка. В моём доме нынче домового нет.
— А куда же Берендей делся? — Никифор удивлённо крякнул.
— Вместе с Аннушкой, дочкой моей, в город подался счастья пытать, — Таисья вздохнула, между её бровей залегла складка — верный признак тревоги.
Домовой поскрёб в затылке. Берендея он знал давно и был уверен, что просто так тот бы в город не потащился. Небось, ведьма его сама туда сплавила — за доченькой присмотреть.
— А когда они вернутся?
— Может, никогда, — Таисья покачала головой. — Плохо мы с Аннушкой расстались, повздорили на прощанье. А Берендей за ней присмотреть обещал.
Никифор усмехнулся в бороду, довольный, что его догадка подтвердилась, а ведьма, утерев пот со лба, продолжила:
— И, понимаешь, стоило им уехать, мне, как назло, тут же домовой понадобился. Может, поживёшь у меня месяц-другой? Если потом захочешь уйти — неволить не стану, а то смотри, оставайся насовсем.
— Тебе одной, что ли, скучно? Али случилось чего? — Никифор нахмурился. — Ты это, не томи, выкладывай всё как на духу!
Он задумался: что же такого может сделать домовой, что ведьме не по силам? Отгадка оказалась проста:
— Мара у меня завелась, — призналась Таисья, поджав губы. — Приходит ночами, на грудь садится и давит, а сбросить её не могу. Снится мне, что просыпаюсь, а на самом деле всё ещё сплю, и только невнятное чёрное марево у горла колышется, душит. Никак не могу прогнать негодяйку.
— Ишь, — Никифор потёр ладони (между пальцев у него росла шерсть, похожая на волчью). — Не кручинься, ведьма, подсоблю я твоему горю. Поймать мару за хвост — эт я запросто! Ну, веди, что ли. Буду сегодня твой сон охранять.