— Гигиенично, — сказал мой мастер.
— Ладно, — сказал я. — Гигиенично, хорошо, прохладно, все бреются.
Парень смочил мне волосы и стал массировать кожу. Затаив дыхание, я ждал, когда он начнет орудовать бритвой, но все-таки пропустил момент. Сырые пряди волос уже падали на простыню, а я еще не чувствовал, что меня бреют. Бритва ходила где-то там, за моей головой, я слышал только ее легкий шорох. Потом в ход были пущены мази. Парень склонился над моей головой: короткие касания, поглаживания, шлепки, частая дробь. Пальцы его так и мелькали. Что-то похожее я видел в кино. Ага! Африканский музыкант. Игра на тамтаме. Мой череп и подбородок были чисто выскоблены, а парень все не мог успокоиться. Движение помазком, взмах бритвы, легкое глиссандо пальцем — не осталось ли где волоска?
За своей спиной я ощущал тяжелое молчание очереди, но профессиональная добросовестность не позволяла парню вытолкать меня из кресла. Или здесь был замешан местный патриотизм: знай, мол, наших.
Компресс, крем, одеколон. Последний штрих мастера, придающий произведению законченность и блеск.
Я поднялся. Череп мой отливал синевой и был гладким на ощупь, как бильярдный шар.
— Благодарю вас, — сказал я.
Парень улыбнулся. Приятно в наше время видеть большого художника.
Позже, наведываясь в Шаартуз за продуктами или почтой, я иногда встречал на улицах своего мастера. Мы раскланивались как старые знакомые.
5Входная яма: камни, лёсс, снова камни.
Олег бросает лом.
— Этому конца не будет. Пошли в гости. У меня курево кончилось.
Борис работает на соседнем кургане. Его не видно. Над насыпью взлетают камни и катятся по отвалу. Рядом сидит Лагунов с полевым дневником на коленях.
Мы останавливаемся у края ямы.
— Ты роешься, подземный крот?
— Роюсь. — Борис выпрямляется. — Все камешки, камешки... Дурная бесконечность.
Он скрывается в яме и надолго замолкает.
— Что там у тебя?
— Очередной камень. Маленький подарок эпохи бронзы современному человечеству. А что у вас?
— Те же камни, — отвечает Олег. — Очень глубокая входная яма. Нам скоро придется рыть с керосиновой лампой.
Борис выбирается из ямы и со стоном валится на землю.
— Чертов курган! Второй день ворочаю камни. Прямо как Сизиф!
— Ты очень упростил его задачу. — Лагунов отрывается от блокнота. — Тот ведь вкатывал камень на гору.
— Так у него в запасе была вечность, а у меня только очередной отпуск.
На раскопе нас иногда посещают овцы. Вот и сейчас отара в тысячу голов с криками и блеянием спускается с отрогов Бабатага. Впереди царственно выступают козлы с длинной, ниспадающей до земли шерстью. Их горделивая осанка, бороды, их молчание и мерная поступь являют собой разительный контраст разноголосому блеянию и бессмысленной толкотне овец.
— Сережа вчера получил письмо от бабки, — говорит Олег. — Старуха убивается, что внучек встречает пасху в басурманских краях.
— У него есть компенсация в виде вот этой библейской картины, — замечает Борис.
Пейзаж и впрямь библейский: тысячелетние могилы, камни, пыль. И овцы. Их древний, добротный запах будит воспоминания о хлеве, крове, очаге.
У молодых ягнят чистая шерсть и аккуратные лепные мордочки. Они совершенно беспомощны на своих неверных, спотыкающихся ногах, им трудно выбраться даже из самой неглубокой ямы. Лагунов встает, вытаскивает ягненка из ямы, ставит его на землю и легонько подталкивает.
— Такие красивые! — говорит он. — Как человеку не пришло в голову держать их в качестве комнатных животных?
— Но ведь и агнцы стареют, — бросает Олег. — Будет просто овца с грязным курдюком.
— Но почему мясо? Ведь то, что они дают, — молоко, шерсть — этого достаточно.
Подходит Андрей. Двумя пальцами он брезгливо держит скорпиона.
— Что ты с ним сделал? — спрашивает Лагунов.
— Может, ты спросишь, что он со мной сделал? Чуть за икру не цапнул. Задавил я его, если тебе это интересно.
— Не делай зла муравью, несущему зерно, — улыбается Лагунов, — ибо и у него только одна жизнь...
— Так там муравей, а здесь скорпион, гад.
— Ну и что. Не надо убивать живое... Я понимаю того американца, который не стал стрелять в койотов, а оставил им две банки собачьих консервов.
— Очень трогательно. Но этот же американец спокойно наблюдал, как напалмом и дефолиантами сжигают вьетнамские джунгли.
— Так мы ни о чем не договоримся... По дороге на раскоп я читал газету. Что там пишут? Европейские реки превратились в сточные канавы. В Рейне вымерла почти вся рыба, там даже купаться запрещено. Портовые власти какого-то бразильского городка оштрафовали английский танкер, который после разгрузки выплеснул остатки нефти в море... Все в одном номере. Мы много говорим о защите живой природы, но каждый в отдельности почему-то думает, что его это не касается. Ну сломал ветку, козявку раздавил. Экая беда! Мы вчера с Сашей курганы осматривали, заехали к изыскателям. Земля вокруг буровой залита мазутом, трава вытоптана, кустарник изрублен. Сами сидят по уши в консервных банках, водку пьют...