— Пароль!
Степанида улыбалась — похоже, игра с паролем ей нравилась, — и припоминала, какой же он, тот пароль. Ага, да-да: можно называть.
— Десять яиц, — вспоминала Степанида. Больше не было. Одно сама выпила. По дороге. Очень захотелось пить. А было одиннадцать. Поэтому не так быстро назвала пароль. Пока посчитала.
— Все равно молодчина, тетка, — милиционер взял ведерко, исчез с ним в вагончике, через несколько минут возвратил его, а когда Степанида спросила, когда же они рассчитаются за яйца, которые приносила раньше, милиционер успокоил: — За это, бабка, не волнуйся. Приноси еще. Сразу и рассчитаемся.
— Принесу. Может, хлопцы, у вас какая газета старая есть? — несмело спросила Степанида. — На растопку.
— Найдем, — сказал милиционер и спрятался в вагончике, но вскоре вернулся, поднял руку с газетой над собой. — А за газету, бабка, расчет отдельный.
— Что надо? — не понимала, чего требует милиционер, Степанида.
— Спой пару частушек, а? — раскрыл рот милиционер. — Серега, выходи! — позвал он напарника. — Ой, умора сейчас будет. Только что-нибудь новенькое давай. Без халтуры. Ну, смелее, смелее. Слушаем.
Старуха, видимо, считала за честь, что милиционеры хотят послушать не кого-либо, а именно ее, поэтому забывала про оплату за яйца, которые выдуривали у нее наглые хозяева этого вагончика, и когда появился напарник, зашамкала беззубым ртом:
Што ж вы, дзеткi, не паёце?
Я стара, i то пяю.
Што ж вы, дзеткi, не даёце?
Я стара, i то даю.
Степанида, часто моргая ресницами, смеялась вместе с милиционерами, сморкалась в подол платья.
— Принимается! — удовлетворенно фыркал милиционер. — Ну, что там у нас дальше? Договаривались на две частушки. Напоминаю: только не повторяться. Теперь газеты дорогие, просто так не отделаешься. Поехали!
— Не держит моя голова уже ничего, молодые начальники, — говорила Степанида. — Думала, думала, что же пропеть еще, — и не могу придумать. Хотя вот. Слушаете?
— Давай, давай.
— Про любовь, — Степанида поправила платок, взяла ведерко в руки, словно подготовилась задать стрекача, если частушка не понравится слушателям. — Про любовь. Слушаете? Начинаю: «I тут балiць, i там балiць... Толькi там не балiць, дзе мой мiлы шавялiць».
Хозяева поинтересовались, был ли когда у старухи муж.
— Ушел, — призналась Степанида. — Давно ушел. В белый свет. Детей не было по его вине, я упрекать стала, он не выдержал и ушел. Говорят, где-то в Сибири... А зачем он туда съехал? Когда же и его, Лисовца моего, винить не надо было из-за детей. На тракторе работал и все время бочку с ядохимикатами таскал. Все он да он. И поразился. Не способен стал. А тогда ту бочку никто из трактористов не брал — боялись. Вот не помню, уговорили кого или нет. Видимо, нет.
Тот, которого Сергеем зовут, допытывается, как же она, Степанида, жила без мужа, а старуха только смеется своим беззубым ртом и хитро отвечает:
— Жила...
— А был ли у тебя, бабка, милый? — смеясь, спрашивают милиционеры.
Первый милиционер — для Степаниды они все одинаковы — наконец посмотрел на часы, приказал старухе:
— Иди, тетка, домой. А через два дня приходи. Может, деньги нам выдадут. — И он подмигнул Сергею. — А то начальник приедет, всыплет нам. Начальник у нас стро-о-гий.
Степанида топает в деревню, на самой окраине встречается с Отроховым — тот ходил по старому кладбищу (еще при Петре I, говорят, там хоронили солдат после боя со шведами, а теперь на тех едва заметных холмиках растут редкие деревья — несколько березок и елей) и искал, по-видимому, грибы. Степанида поздоровалась с ним, ей также интересно стало, что это он делает там, Павлович. Подошла, спросила. Секрета не было, как не было здесь и грибов, которые он искал... Когда Степанида выслушала ответ и собралась уже идти дальше, Отрохов попросил ее задержаться, долго смотрел в глаза — Степанида аж моргать начала, часто-часто, — и сказал чистосердечно и проникновенно:
— Больше яйца на пост не носи, Никаноровна. Лучше сама съешь. А про пост тот я письмо, куда надо, написал...
Степанида испугалась даже, услышав о яйцах, прикинулась чудачкой:
— А кто вам сказал, Павлович, об этом?
— Люди всё, слава Богу, знают. Не слепые. Так что послушайся меня. Не носи больше яйца. Не надо. А то понесешь, а их уже нет... Береги обувь.