НАБЛЮДЕНИЕ
Вот что мне больше всего нравилось в этих лебедях, так это их красные клювы.
Потом она сидела на оном и рассказывала нам историю своей тяжелой жизни, а мы слушали ее, открыв рты. Она была ответственна за нашу получку по очищению Авгиевых Конюшен. Как мы могли в такой ситуации показать, что она может скрутить свои душещипательные истории в тонкую трубочку и забить себе в бэк?
Через полчаса она проговорила:
- Закройте рот, идиоты, я уже все сказала. Давайте убирайте из-под меня этот дурацкий тазик, говновозы, и уёбывайте из моего дома навсегда! Или хуже будет всем!
Следующее несчастье произошло именно в этот момент.
Те, кто тяжело и неизлечимо болел, знают, как работают лечебные банки. Внутри создается вакуум и ваша престарелая и синюшная кожа вместе с вашим подкожным жиром глубоко всасывается в маленькую синюю банку. От этого происходит какое-то лечебное действо, после которого ты становишься либо здоров, либо нет, но синяки на спине тебя будут сопровождать в течение нескольких недель, до момента следующей процедуры.
Попа Надежды Степановны так глубоко и прочно была засосана тазиком, что практически и тазика-то не было видно. Он наполовину был объят уже размороженными и, надо добавить, аппетитными телесно-мясными делами.
Как мы не пытались уцепиться в гладкие, скользящие края тазика своими белыми и чудесными в своём профессионализме архитекторскими руками, в жизни не поднимавшими ничего тяжелее стакана, ничего не получалось у нас. Наденька пробовала бегать, прыгать и даже кататься по полу, придерживая юбку с лебедями, но и она оказалась бессильна супротив законов природы.
Ничего и у неё не получалось, пока она в отчаянии не завыла глубоким бабским (уже, кстати, или не кстати) голосом:
- Господи, спаси и помилуй, помоги мне избавиться от этой чумы, боль мне приносящей и слезы мои сладкие льющей. Дай мне стать самой собой в этот тяжёлый час.
Совсем как в "Золотом теленке". Вероятно, любая долгая и нестерпимая боль приводит человека к нечеловеческим стихотворным ямбам.
Антон, умничка мальчик, был пятерошником в школе по проведению всевозможных физических и химических опытов, направленных в основном на учителок. Типа подложить нитроглицериновую бомбочку под сочную попусю учительницы русского языка Марины Красносельцевой. Так вот он нашел выход из положения и данную высоко ответственную ситуацию.
- Нам нужна дрель! Мы высверлим отверстие с обратной стороны тазика, воздух попадет внутрь, и мы легко и свободно избавимся от этого напастья и спасем нашу сердешную во всех отношениях Надежду Степановну.
Надя слушала его со слезами на глазах:
- Дети мои, а ведь дрели то у меня и не-е-ет, я без мужика, одна живу. Что же мне теперь всю жизнь с тазиком ход-и-и-ить! А-а-а-а-а!
- Ничего, к соседям сбегаем, кто с мужиками. У них то точно должна быть, - успокоил ее я.
РАЗМЫШЛЕНИЯ
Из всех Русских народных сказок о героях богатырях я не выловил в своей памяти ни одной, где герой-удалец не только удачно машет кулаками, кастетами и палицами, но и работает. Пришлось мне для воспитания будущего поколения создать такую добрую сказку о Сильвестре Ксенофонтове. Петр Малков опять создал серию великолепных иллюстраций, и, в недалеком будущем, сказочка была опубликована в журнале Новой русской интеллигенции города героя Амстердама "Чистая Кажимость".
Золотой Зуб
(казочка)
...ох, ус мне эти сказосники...
Сильвестр Ксенофонтов жил вдовцом от третьей своей женушки Аленушки в доме, построенном на хлеб да кровушку его отцом, тоже вдовцом, Ксенофонтом. Сильвеструшка землюшку свою родимушку любил да холил, как коня своего буланого, потому как на шомполе коня того был написан приказ отца его Ксенофонта: быть вроде кровинушке-Сильвеструшке хлебопашцем-хлеборобцем.
Сильвестр был молодец статный, да булатный меч свой складенец, знатный своим воинским трудосердием променял-выменял настырному турку, немецкого рода племени на соху, да на змеюку-гадюку в придачу под раздачу.
Хотел Сильвеструшка по дороге к дому родному из турецкого города Стерлитамак убить гадюку мерзкую тварюгу, и уж замахнулся, было сохой новой точеной-золоченой, дабы закончить все одним ударом, но в другой руке у него была сума его как беда с харчами последними, и решил Сильвестр накормить бедную гадюку перед смертью немного.
Поела змеюка, губы свои алыя обтерла листом подорожника-придорожника, тело свое белое оправила рукой нежною и говорит вдруг Сильвеструшке человеческим русским языком:
- Не убивай меня, Сильвеструшка, грешно это!
- Тебя дуру-придуру не спросил. Захочу, убью тебя, захочу по колено в землю втопчу, а захочу съем.
- Не убивай, пригожусь.
- Чем же пригодишься ты мне, ползучая, глаза бы мои тебя не видели.
- Женой твоей верной да любимой буду, ты ведь бобыль, Сильвеструшка, как донесли мне мои люди.
Помолчали.
Потом, насупив черны бровушки, молвит Сильвестр на такое нахальство со стороны оппонента:
- Не нужна ты мне в жены, у тебя я вижу зуб золотой.
- А зуб у меня золотой, Силантьюшка, потому как дочь я царя змеиного, императора Всея Малыя и Белыя Руси.
- Ах, ты стерваная-поганая тварюга, хочешь меня к царской фамилии причислить приписать, меня хлебопашца российского, когда ишшо мой дед у народного Героя Степана Тимофеевича казачьим сотником был, царскую фамилию словами хульными поносил при каждом удобном случае.
- Ах, Силаньтьюшка, солнышко, не буду я тебя любовью своею неволить, но знай, люблю я тебя больше света белого.
- Меня Сильвестр зовут, дура такая.
- А мне все равно, главное чтобы человек хороший был, зарплату домой приносил.
Сжалился тут Сильвеструшка, да и взял змеюку себе в жены.
Вел он ее к себе домой под белы рученьки и думку думал:
- Вот матушка-старушка то обрадуется такому приходу, давно уж хозяйку домой ждет, не дождется.
А этовонная баба видать бойкая, баская да сноровистая.
- Яя-я, - думала про себя змеюка, греясь на груди у Сильвестра-хлебосборника.
Шли они, долго ли, коротко ли, шли через поля да долы, шли через деревни малые да города большие, Сильвестр пни по дороге корчевал, землепашеское искусство свое показывал, хлебушко-родимушко сеял-убирал, тем и кормились.
И дошли, наконец, до дома родного.
Что такое?
Не видать вокруг дома ни земли матушки, ни зги, ни света белого. Стоит вокруг дома тьма тьмущая татар Золотой Орды с руками загребущими да глазами на выкате злющими.
Посреди орды стоит шатер золотой хана Мамаева-Курганского, а вокруг рекой полноводной бежит кровушка русская, народная кстати причем.
Говорит тогда Сильвеструшка жене своей змеюке-гадюке:
- Подожди-ка, подвинься золотая любушка моя ненаглядная, я к хану в гости пожалую.
- Оки-доки, - заплакала да запричитала тут гадюка. Да делать нечего, сводила муженька своего в баню, омыла слезами своими русы волосы его, связала ему рубаху воинскую из крапивы да конопли, наточила соху его поострее, да и отпустила с Богом.
Заходит Сильвестр в шатер: - кх-кх - говорит. Ах! Беда! Хан то глухой к словам простого народа. А Сильвестру это не надобно. Подошел он к хану, дабы разбудить его ото сна тяжелого, а хан и говорит:
- Мине сдается щё у мене вши в шатре бегают и немного русским духом пахнут. Или сажа горит.
Сильвестр же отвечает ему, сверкнув глазами красивыми:
- Ты пошто землю нашу русскую поганишь, кровушку людскую льешь, мой дом окружил кольцом блокады?
- Да я же сам русский, - струхнув, молвит Мамаев.
- Русский, да только глазик у тебя узкий.
Сказал он таковые слова и срубил своей сошкой осторожно голову хану начисто.